Волна холодного ужаса, сверлившая Марушу, внезапно рассеялась. Страшная птица улыбалась.
— Легко, — ласково кивнула она. — Мне уже приходилось печататься у котов. Заменишь в строчках клюв теплыми ушками, а перышки розовыми подушечками лап, сунешь в конверт фотографию милой киски, а воображение тут же дорисовывает, что это я и есть. Ты не поверишь, мальчишечка, никто из них так и не догадался, что я — птаха.
Удивительно легкой для такой массы походкой Мать-Хищна-Птица удалилась. Вытянув шею, Маруша вглядывалась в странное сборище.
— Нет ли здесь Того, Кто Сидит На Качелях? — шепотом спросила она.
— Вряд ли, — склонил голову кот. — Ты ведь еще не сворачивала.
— Ну и что?
— А то, что он подстерегает на поворотах. Если ты беззаботно следуешь своей судьбе, не в силах выбраться из колеи, никто и не обратит на тебя внимания. Другое дело, когда ты желаешь переменить судьбу. Ты вылезаешь из колеи, поражаешься огромному количеству открывшихся путей, а потом замечаешь нечто такое, с чем очень не хотелось встречаться. После ты или бухаешься обратно на проторенную дорогу и забываешь про увиденное, или идешь навстречу своим страхам. И никто не знает, чем закончится эта встреча. Одни весьма могущественные силы весьма не любят, когда кто-то сползает с изначально заданного пути без их ведома, а другие ловко этим пользуются. Эй, о чем ты сейчас думаешь?
Кот заметил, что Маруша отстраненно уставилась сквозь прутья.
— Я думаю, у Дайаны не было бы ни одного шанса добраться до Заоблачной Страны, — хмыкнула Маруша. — Она такая закомплексованная.
— Кто такая Дайана? — поразился кот.
— Да так, вряд ли она тебе известна, — заметила Маруша и решила вернуться в Литературное Кафе. — Ты-то сам поворачивал хоть разок?
— Конечно!
— И видел Того, Кто сидит На Качелях.
— Нет, то были иные повороты и другие встречи. Я странствую ночами и никогда не гоняюсь за зарей. Думаю, что Тот, Кто Сидит На Качелях, ждет твоего поворота. Хотя, если судьба маленькой птички прямиком упирается в зарю, тебе вовсе нечего бояться.
— Еще бы знать, — чуть слышно проворчала Маруша, — куда упирается моя судьба…
А в центре клетки стояла мифическая птица Киннара, чей взгляд так похож на взгляд человека, которому не хочется заглядывать в глаза никогда. Если бы ветер не дул так немилосердно, Маруша непременно назвала бы голос Киннары магической мелодией.
И сказали птичке
Вырастай большой,
После по привычке
Имя нарекли.
Назвали ту птаху
Утренней Звездой.
Голову на плаху,
Перышки в пыли.
Объяснили пташке
В самый первый день:
Вредные замашки
По ночам свистеть.
Лишь под теплым светом,
Где не властна тень,
С пламенным приветом
Надо песни петь.
Быстро погостили
И к себе домой,
Лишь не научили,
Горе — не беда,
Как пролезть в оконце
Утренней порой,
За которым солнце,
Видно, не судьба.
Что-то вещал распорядитель. Маруша не разобрала ни слова. Она вслушивалась в разговоры птиц. Те нахваливали угощение, восхищались изысканностью интерьера и мягкостью ковров, лили слезы, умиляясь дрожащим язычкам пламени. Маруше стало казаться, что вокруг и в самом деле темные стены, а столики, ковры и канделябры просто подшучивают над ней, уворачиваясь от мятущегося взора. Предметы мебели издевались над Марушей, оставляя ее в уродливой клетке, и одновременно являли благосклонность для всех остальных птиц. Прищурив глаза, она видела и свой столик. И узкий высокий бокал, наполненный тягучей маслянистой зеленоватой жидкостью, в которой пульсировали сиреневые искры. А кот становился седоусым господином в черном костюме и длинном цилиндре. Пальцы правой руки сжимали белый листок газеты, заголовок которой светился странными иероглифами. Но стоило раскрыть глаза, как клетка вновь оборачивалась клеткой, а почтенный господин превращался в кота, сотканного из серого тумана.
А потом глаза прищуривались вновь, и перед прутьями возникало туманное зеркало. Но не Вирия представала взору Маруши, а она сама, только взрослая и суровая. В одеянии белоснежных перьев. С хохолком, отливавшим всеми цветами радуги. С блестящим перламутром, окаймляющим крылья. А между перьями щекотно переползали крохотные золотистые звездочки. И, глядя на столь привлекательный портрет, Маруше хотелось чего-то необычного. Прямо сию секунду.
— Эй, Котик, — томно простонала Маруша. — Может совершим что-нибудь дикое? Давай, выкинем всех этих противных птиц из клетки и полетим дальше только вдвоем?
Кот тревожно посмотрел на Марушу.
— Я слишком засиделась в маленьких птичках, — ответила она на безмолвный вопрос. — Мне срочно надо взбодриться.
— Эй, — прошептал кот, — ты помнишь, что сидишь не у себя в гнездышке?
— Почему ты так разговариваешь со мной? — обиженно нахохлилась Маруша. Ты решил покинуть клетку вместе с другой птичкой, а? Я так и знала. Вы, коты, всегда смываетесь в самый неподходящий момент! А меня пусть рвет в клочья эта дикая банда.
— Ты смотришь в туманные зеркала, Летящая в Вирию? — тревога в глазах кота сменилась грустным участием. — Не верь отражениям. Они всего лишь картинка, которую придумала ты сама.
— А ты! — вскричала Маруша, и птицы недовольно зашипели, — если ты знаешь про туманные зеркала, — она продолжила шепотом, — ты ведь видишь то же, что и я?
— Поверишь, Летящая в Вирию, — встречным вопросом ответил кот, — если я скажу, что меня вообще здесь нет?
— А где же ты? — опешила Маруша.
Вокруг кота проступило бледное сияние, и на какой-то миг Маруша увидела, что кот сидит на беломраморной лестнице с толстенными столбами перил, сложенными из каменных кубов. Лестница уводила в сумрачный зал, где одна за другой вырастали шеренги колонн, устремившихся к невероятно высокому потолку.
— Просто там очень холодно, — печально прошептал кот. — Даже для меня. Вот я и переношусь сюда, хотя на самом деле сижу там. Кто знает, может, и ты летишь в Далекую Страну, одновременно оставаясь в своем гнездышке.
— Теперь а-а гнездышке, — подхватил юркнувший мимо распорядитель. — Итак, па-а мнагачисленным просьбам публики на-аше бесспорное светило са-а сваими ра-азмышлениями на-а вышеа-азначенную тему. Ска-апа Луна-аликая и Звездопа-адобная.
Звезда звездой, но красавицей птица явно не была. Маруша предпочла навек остаться бы воробьем, только б не превратиться в этакую уродину. Голос птицы оказался надтреснутым печалью.
