Вортингор и Глашатай Земли терпели его шумное бахвальство, пока на пиру в день огня, отмечавший первый сев, тот не заявил, что истукан изображает «победу над уловками Иного Мира».
Едва он произнес эти слова, как правитель осудил его. Глашатай Земли во всеуслышание проклял Морврана прямо за пиршественным столом и вернулся в яблоневый сад, чтобы посоветоваться с черепами о значении события.
— Вскоре после того, — рассказывал Урте Вортингор, — тот человек стал вести себя странно. Жена его, просыпаясь, не находила мужа в постели. Но вскоре он возвращался и приносил с собой запахи ночного леса. Рот бывал перемазан в крови, а порой от него разило волком. Он засыпал, но тут же просыпался в слезах. Часто он называл имя кого-то из жителей селения, но потом избегал встреч с тем человеком. Заметили, что тот, чье имя он выкрикивал в отчаянии, потом или заболевал, или ломал кости, или умирал. И так скоропостижно скончались четверо, чьи имена он называл. И все они были из тех, кто вернулся из похода к оракулу в Греческой земле.
Я точно знаю, что у вас, как и у нас, в обычае ночная охота под волчьей луной…
— Верно, — признал Урта, — и под оленьей луной тоже. Странные олени показываются в такую пору. Странных цветов…
— Так это общий обычай. Ночная охота началась с восходом волчьей луны. В роще Длинных Курганов видели затаившуюся стаю волков. Мы расставили ловушки и капканы, устроили потайные засады, приготовили пахучие приманки и держали под рукой факелы, дожидаясь, пока выводок покажется из укрытия.
Вымазав лица сажей, мы сидели скорчившись, не позволяя луне отразиться в наших глазах, как вдруг гордый серый зверь, матерый самец, выскочил на опушку леса, остановился и принюхался. То был достойный противник и стал бы достойной добычей, достойной шкурой. Но при этой мысли нас прошиб пот, и зверь, учуяв человека, бросился на нас. Он оскалил клыки, длинные как кинжалы, серебристо-белые в свете луны. Нам пришлось нападать быстро, подвергая себя опасности.
И тогда невесть откуда возник человек в развевающемся плаще, с горящими глазами. Волк обернулся к нему, злобно завыл и прыгнул. Человек перекатился через спину зверя, перекувырнувшись, встал на ноги и повернулся навстречу новому броску. Те зубы одним щелчком могли перекусить две шеи. И вновь призрачный человек метнулся навстречу врагу и, перекувырнувшись, перескочил через его спину.
Когда же волк снова бросился на него, он нанес ему тяжелый удар по голове, сразу убив. Потом оседлал труп волка, перевернул его и вгляделся в морду, держа за челюсти тяжелую голову. И вскрикнул совсем как человек, совершивший ужасное деяние.
Так же быстро, как появился, человек в плаще скрылся, затерявшись в тени. Мы осторожно приблизились к трупу: в лесу ощущалось тяжелое дыхание стаи, а мы бы не выстояли против всех сразу. Мы не запалили факелов. Только луна осветила нам мертвую морду с черно-белыми отметинами и остекленевшими глазами. И на миг мы увидели в ней человеческие черты — лишь на мгновение. И все мы согласились, что знаем этого человека.
— И вскоре после того тот человек заболел.
— Он умер в ту же ночь. Он был победителем в битвах и состязаниях. Человек хорошего круга и знатный. Мы все горевали о нем.
— А тот в плаще? Морвран?
Вортингор сурово кивнул.
— Он плакал в своей постели, выкрикивая имя человека, которому предстояло умереть. Он пропах ночью и волчьим мускусом. Он не отрицал того, что сделал, хоть и твердил, что это был просто сон. Когда наш друг умер, Глашатаи и жрецы собрались для суда и приговора. Они забрали Морврана в рощу на пять дней и пять ночей. Они не могли решить, кем он был, кем он стал или что овладело им. Поэтому они отослали его. На том и кончилось.
Отослали! Это означало, что его повесили головой вниз, с кляпом во рту, крепко связанного, на жерди, положенной поперек устья глубокой шахты. Затем его отгородили от мира круглой деревянной крышкой, придавив ее камнями, землей и приношениями пищи и питья, ягод и мозговых костей, чтобы удовлетворить голод всякого «нисходящего духа», какой мог бы заинтересоваться висящим, и склонить его оставить труп в покое. Обереги из металла и камня на крышке запечатывали шахты. Поверх печати наваливалась земля.
От Морврана благополучно избавились.
Вести быстро разлетелись по городкам и селениям земель коритани. Народ начал пугаться собственных снов. События были непостижимы для них, их провидцев, друидов и Глашатаев. Женщины-старейшины, наделенные силой имбас фораснай — светом прозрения, — тоже не знали ответа.
Урта пристально наблюдал за своим старым другом: Вортингора, казалось, растревожил собственный рассказ.
— Почему вы не пришли в Тауровинду, когда все это происходило? Может, мы сумели бы помочь?
Старик ответил с еле скрытым презрением:
— Ты думаешь, я об этом не думал? Но чем бы вы помогли? Памятуя о местоположении твоей твердыни, я догадывался, что у вас хватает своих забот.
— Забот хватало! И загадок. Поэтому я и здесь: чтобы позаимствовать несколько лучших твоих людей. Я привел своего советника и Глашатая правителя, чтобы договориться о справедливой оплате.
Вортингор, каким его помнил Урта до похода в Греческую землю, должен был навострить уши и спросить: чем будешь расплачиваться? Лошадьми? Скотом? Быком на случку? Колесами для колесниц?
Но, к отчаянию Урты, Вортингор покачал головой:
— Твои загадки — о Царстве Теней Героев? О Стране Призраков?
— Разве не всегда это так?
— Тогда, даже если бы я согласился обойтись без своих людей, сомневаюсь, чтобы они согласились ступить на твои земли, Урта. Народ живет в страхе. Разве я недостаточно ясно объяснил?
— Но если угроза для нас так велика, как полагают наши Глашатаи, то и в твоих землях может оказаться небезопасно. Ты однажды уже помог мне, Вортингор. Сотни твоих всадников, вылетающих из леса на равнину МэгКата, когда мы отбивали Тауровинду у войска захватчиков, — это описано во многих стихах и песнях, что звучат в наших стенах. То был славный подвиг. И вот этот мой сын сражался рядом с твоими героями.
— Помню, — пробормотал Вортингор, окинув Кимона теплым взглядом. — Умелый возничий. Ты хорошо правишь лошадьми. Но тогда все было по-другому.
Кимон порывисто вскочил на ноги, правой рукой сжимая костяную рукоять маленького железного меча, висевшего у него на поясе. Ему одному позволили не снять меч, входя в дом правителя. Урта успел заметить негодование мальчика, но тот отреагировал так быстро — язык Кимона мог поспорить с разящей стрелой, — что отец не успел остановить шального юнца.
