— Прудис, но ведь мой отец главнее твоего, — сказала Аник, — пусть он прикажет твоему отцу выдать тебя за Вардана.
— Ой, цветочек мой, — сказала Хильда, пожевав губами, — отец властен над дочерью, и ни князь, ни король ему не указ. Ну да ничего, княгиня женщина умная, я думаю, она уговорит Хейнца.
— А ты? — спросила Аник, — ведь тебя он должен слушаться, ты ведь ему мать.
— Я не мать ему, — покачала головой Хильда, — я мать его покойной жены, а это совсем другое дело. Он меня слушаться не обязан, да если бы и был обязан — я с ним слова не скажу, разве что когда придет мне пора помирать…
Все это было странно. Давно, когда Аник еще и на свете не было, завязывались узелки между людьми и наоборот, разрывались связывающие их ниточки. Хильда когда-то так поссорилась с мужем дочери, что даже и для Прудис, которую любила, как собственную душу, не хотела забыть старую обиду. Вардан вернулся из дальних земель, чтобы жениться на Прудис. А ее, Аник, братья не вернулись — может потому, что у них не осталось здесь невест, не завязались узелки? Тамил, исполняя предсказанное ей, стала женой Горного Короля. И жена короля Марка умерла, и теперь она, Аник, сможет исполнить свою долю предсказания, и стать королевой Межгорья. Если только король Марк не женится за те годы, которые предстояло прожить Аник, прежде чем она вырастет и будет годиться в жены королю.
— Хильда, а скоро мне можно будет выйти замуж? — спросила Аник.
— Цветочек мой! — умилилась Хильда, — о чем ты думаешь? Тебе еще кукол баюкать надо да сказки слушать лет десять, если не больше.
— Это долго?
— Это дольше, чем ты живешь на свете, мой цветочек.
Прудис быстро сказала матери несколько слов на своем языке, из которых Аник поняла только слово «король».
— Ну, что ж, — ответила Хильда на горском, — то, чему суждено случиться, случается. Не кори себя — выдоенное молоко не вернешь обратно в вымя.
Дверь кухни с треском распахнулась. Хейнц вышел во двор, надевая свою мягкую войлочную шляпу. Его широкое красное лицо расплылось в довольной ухмылке. Не сказав ни слова дочери, он подошел к своей телеге, уселся на облучок и хлестнул вожжами по спине сытых низкорослых лошадок.
— Эй, кто там! — крикнул он, смешно коверкая слова, — отворяй ворота!
Прудис, прижав пухлую ладонь к губам, проводила телегу глазами, полными слез.
— Не согласился, — сказала она упавшим голосом, когда телега выехала за ворота.
— Почему же? — раздался за ее спиной спокойный голос княгини. Прудис обернулась. Княгиня стояла на пороге кухни и смотрела на нее, улыбаясь. — Шей платье. Свадьбу сыграем после Успенья.
Прудис бросилась на колени перед княгиней и поцеловала ей руку.
— Ну, ну, — сказала княгиня строго, — ты ведь мне не чужая! — она подняла Прудис с колен и обняла ее. — Я рада за тебя. Вардан будет тебе хорошим мужем, и ты ему будешь хорошей женой. Но тебе придется пожить это время в доме отца.
4.
Свадьбу сыграли как бы дважды.
Прудис венчалась в церкви поселка шаваб — это было условием Хейнца, — и после венчания было подано угощение в доме Хейнца. Вернее, не в доме, а в саду, под яблонями, был накрыт длинный стол, и в жбаны, полные пенящегося пива, падали обломки веточек и сухие яблоневые листья.
Аник впервые в жизни была в долине, да и вообще за пределами крепости — то есть она бывала, конечно, в соседнем селении, но селение это и называлось тоже «Красная Крепость», и люди в нем жили точно так же, как жили домочадцы князя Варгиза, разве что дома их были меньше княжеского. Здесь же все было иным. От пестрых нарядов женщин и мужчин рябило в глазах (горцы признавали в основном два цвета: пожилые одевались в черное, молодежь — в белое; белыми же были и праздничные одежды). Крыши домов были не плоскими, а островерхими, двускатными, перед каждым домом разбиты были цветники, в которых цвели удивительные цветы, Аник прежде таких не видела: разноцветные, яркие, как наряды шаваб, и крупные — пожалуй, что крупнее даже горных маков. А хозяйственные постройки располагались на задних дворах, обнесенных аккуратными заборчиками, тоже яркими, раскрашенными в разные цвета радуги. На заборчиках намалеваны были разнообразные узоры, цветы и даже люди и звери.
За столом Хейнц рассадил гостей так, чтобы шаваб сидели по одну длинную сторону, а горцы — по другую. Мужчины и женщины сидели за столом вперемешку, а не так, как полагалось у горцев — женщины за отдельным столом. Во главе посадили молодых, Аник сидела в начале горской стороны между Прудис и Джоджо. Ни князь, ни княгиня на свадьбе не присутствовали, отговорившись нездоровьем и преклонными летами.
Хейнц, разместившийся напротив молодых, сказал речь. Каждую фразу он произносил вначале на своем языке, потом на горском, поэтому Аник почти все поняла, хотя кое-что заставило ее удивиться. По словам Хейнца выходило, что вот он вырастил дочь, а теперь вынужден отдавать ее в чужие руки, в чужую семью, в чужой народ, но что он, Хейнц, не противится, потому что таков закон жизни — дочери покидают своих отцов и уходят к мужьям. Зато он, Хейнц, не пожалел кошелька, чтобы на свадьбе его дочери всего было вдоволь, поэтому кушайте, гости дорогие, пейте вволю, а кто не пьет, тот мне первый враг! О молодых не было сказано ни слова. Аник прекрасно знала, что угощение на столе доставлено из кладовых князя, только пиво Хейнц сварил сам, на то он и был лучшим пивоваром в княжестве, и одним из лучших во всей горной стране. Еще Аник знала, что Прудис родилась в крепости, и вряд ли бывала в селении шаваб до того момента, когда потребовалось согласие отца на ее брак. Да и Хейнц не часто посещал крепость — Аник ни разу не видела его за всю свою жизнь и не слышала о его существовании. Более того, даже приданое Прудис, разложенное для всеобщего обозрения на низеньком столике, было приготовлено в основном княгиней: перина, подушки, несколько штук сукна, два ковра, серебряные украшения. Аник было сунулась к Прудис с вопросом — по вечной своей привычке спрашивать о непонятном ей, но Джоджо удержал девочку:
— Не трогай невесту, дочь князя! Ей не до тебя сегодня, — тихо сказал он.
— А почему этот человек говорит то, чего нет? Разве он растил Прудис, разве он готовил угощение, это ведь сама Прудис коптила окорок и набивала колбасы, я-то знаю!
— Это человек с лживым сердцем и лживым языком, — ответил ей Джоджо. — Разве тебя не предупредила княгиня, чтобы ты слушала молча и не спорила, каким бы странным тебе ни показалось то, что говорят?
Княгиня действительно предупреждала Аник о том, что в селении шаваб многое может показаться ей непривычным, странным и неправильным, и строго-настрого приказала ни с кем не спорить и не задавать вопросов.
