Гили смотрел на Фин-Рована и ждал вопроса о Палантире. Но его не было. Гили еще немного порасспрашивали о делах Берена с вастаками и гномами, о встрече с северянами в Нан-Дунгротэб, и отпустили. Точнее, сами вышли из коша, оставив его в одиночестве.
Берен жил в длинном коше, где размещался целый отряд вместе с лошадьми, но помещение князя было отгорожено бревенчатой стеной и имело отдельный вход. Здесь в загородке стояли две лошади — Митринор и Лаэрос; лежало сено. Когда Берен ушел, Гили остался здесь один, и никто не предложил ему перебраться в общий кош вместе с лошадьми и пожитками. Да Гили и не стал бы, потому что здесь, под постелью Берена, находился тайник с Палантиром, кольцом Барахира, странным самострелом — гномовским подарком… Он ходил за лошадьми, упражнялся с мечом и самострелом, когда один, а когда вместе со всеми, но если бы он этого не делал — приказал бы ему кто-нибудь или нет? Забросить свои обязанности ему и в голову не приходило, но порой было любопытно — а все-таки?
Он жил тем, что ждал известий от Берена. Вот, дождался…
Прежде одиночество его нисколько не тяготило, но сейчас вдруг сделалось невыносимым. Огонь в очаге угас, но Гили и не подумал разводить его снова. Он — скорее по привычке, чем по необходимости — вычистил коней, сменил им подстилку и, взяв лютню, через маленькую дверку в стене прошел в общий кош.
Там было людно, душно и шумно. Кто-то, как Гили только что, чистил лошадей, кто-то чинил сбрую и обувь, кто-то прилаживал наконечники к стрелам (охотиться Драконы предпочитали с обычными луками), кто-то сажал топор на новое топорище, кто-то просто так валялся на своем сеннике. Посередине горел очаг, висел котелок, и один из парней, Артад дин-Кейрн, помешивал в нем черпаком. Варилась, как понял Гили по запаху, бобовая похлебка с копченым салом — погуще мясного отвара, пожиже каши, ровно так, чтобы не возиться и с жидким, и с жарким.
— Здорово, Руско, — кивнул ему Артад. — Поиграть пришел? Славно. А ну, дерни про косаря и пастушку.
Гили подстроил лютню и «дернул». Песенка была не из тех, которые знатные господа просят спеть для своих леди, но Драконы не отличались чрезмерной разборчивостью. Со второго куплета десятка полтора ребят с удовольствием подпевало.
— Артад, а ты знаешь песню, где припев — «В злой час пала тьма, изменив всех нас»? — спросил Гили, закончив.
— Знаю, — Артад поднес черпак к губам, подул, обжигаясь, выловил ртом боб и, держа его в зубах, прошепелявил: — Это когда-то ярн шочинил. Она длинная и мудреных шлов в ней многовато, вот я и не упомнил вшу… — остудив боб дыханием, он принялся его жевать.
— Балда, — донесся с лежака чей-то басок. — Это же трит-найвен, низка слов.
— Это как? — не понял Гили.
— Долинник, — фыркнул басок. — Это когда один начинает, а другие на это начало нанизывают свои слова. Ярн ее не в одиночку сочинял, а с лордом Хардингом, Дэрвином Фин-Таркелем да Мэрдиганом-предателем.
— А теперь он и сам предатель, — проворчал кто-то в другом углу.
— Лжа! — басовитый парнишка вскочил и запустил в тот угол сапогом. — Не верю я этому и не поверю ни в жисть!
— Ладно ругаться-то, — Артад прожевал. — Поспели бобы, щас трескать будем.
Близость ужина примирила спорщиков. Все полезли за своими ложками, самые благовоспитанные даже подоставали чашки, чтобы есть свою долю отдельно. Артад стукнул черпаком по котлу, прекращая разговоры, и в тишине вознес благодарность Валар, сотворившим по воле Отца богов землю и воду и все их плоды и всех живых тварей. От первой ложки полагалось вкусить богам, поэтому сначала Артад плеснул из черпака в очаг.
Но после ужина, когда миролюбивый Кейрн ушел мыть котел, а к Гили подсел басовитый Морсул дин-Эйтелинг, и они стали вместе разучивать песню — ссора разгорелась с новой силой.
Гили готов был понять того, кого это взбесило — Морсул фальшивил безбожно, да еще и путал слова, так что Гили песню настолько же разучивал, насколько и досочинял. Звучало это малоприятно и скучно, но вряд ли было единственной причиной началу свары.
— Ты, прихлебатель рыжий! — по ту сторону очага воздвигся ворчун, Форлас Фин-Тарн. — Долго ты будешь терзать мне уши своим вытьем? Катись откуда пришел, на восток! Обрежь волосы и ходи за своей сохой, это тебе больше пристало, чем эльфийская лютня! Или убирайся на Север, к своему хозяину — такой же подстилке, как и ты!
Все затихли. Долговязый Тарн нанес Гили несколько оскорблений, которые среди людей постарше непременно привели бы к поединку насмерть. И если после обвинения в рабском происхождении еще можно было уладить дело добром, то после обвинения в мужеложстве отступать было никак нельзя. Такие слова следовало вбивать обидчику в глотку, чтобы ни у кого не возникло соблазна их повторить.
Должен был последовать вызов на поединок, и Тарн ждал его, зная, что Гили на шестах против него не сдюжит. Руско был уже не тем беспомощным новичком, которого избили под стеной Барад-Эйтель, но Тарну уступал, и намного.
Единственным, кому все эти соображения не пришли в голову, был Гили. Намеки на свое низкое происхождение он сносил спокойно, а фразы о подстилке просто не понял, но зато очередное оскорбление, брошенное Берену, уязвило его в самое сердце, и без того растравленное и измученное сомнениями. И он повел себя совсем не так, как повел бы себя на его месте горец. И совсем не так, как повел бы себя вчера или завтра. Он вскочил, бросил лютню на колени обалдевшему Морсулу и пнул ногой поленья в очаге так, что часть их полетела Тарну в лицо. Тот заслонился руками, и Гили, прыгнув прямо в очаг, ударил его ногой в пах, а когда он скорчился — схватил за уши и швырнул вперед. Тарн упал на спину, Гили вскочил ему на грудь. Снова схватив противника за уши, он бил его головой об землю, пока их не растащили.
Все было как в тумане. Лица Брандира, Нимроса, Аргона, командира этой тридцатки, мелькали перед его глазами, то появляясь из тумана, то снова растворяясь. Что ему говорили — он не слышал. Кто-то — кажется, Рандир, — отвесил ему оплеуху, чтобы привести в чувство, но добился своего лишь отчасти: Гили слышал, что они толкуют ему о наказании, но не понимал, о чем идет речь. Лишь когда он оказался в своем закутке, один, и дверь снаружи подперли бревном — он понял смысл сказанного: в наказание он проведет здесь три дня на хлебе и воде.
Ему было все равно.
Со временем он пришел в себя окончательно. Так вот, что зовется боевым безумием… Было это оно или нет, но Гили предпочел бы не впадать в него снова. Каким бы дураком ни был Тарн, как бы ни кичился своей знатностью — а все-таки Гили не хотел убивать его.
