Ричард протянул ей мыло.
— Все будет хорошо, вот увидишь. Иди мойся. Я сам пойду за камыши.
Он с удовольствием погрузился в прохладную воду, прислушиваясь к тому, как плещется за камышами Дю Шайю. На озеро опустился туман.
— Я никогда еще не видел, — сказал он наконец, — чтобы у женщины было больше одного мужа. Так принято у всех женщин бака-бан-мана?
Они захихикала.
— Нет, только у меня.
— Почему у тебя?
— Потому что я ношу молитвенное платье, — ответила она, словно это само собой разумелось.
— Но что это… — начал изумленный Ричард.
Не успел он договорить, как Дю Шайю неожиданно выплыла из-за камышей.
— Прежде чем я дам тебе мыло, ты должен помыть мне спину!
Он тяжело вздохнул:
— Ладно, помою. Но потом ты вернешься на свою сторону.
— Если ты сделаешь все как следует. — Дю Шайю повернулась к нему спиной.
По-видимому, она осталась довольна, потому что уплыла за камыши и стала одеваться, пока он мылся. Когда он уже одевался сам, Дю Шайю крикнула, что проголодалась и что им следует поторопиться к ужину. Она побежала к стоянке, и Ричард заметил, что и в осанке, и манере держаться у нее появилось достоинство.
Между тем уже стемнело, туман становился все гуще, и деревьев почти не было видно.
Когда оба они вышли к костру, Ричард хотел было застегнуть рубашку (второпях он не сделал этого раньше), но так и застыл, увидев странное выражение лица сестры Верны. Она в ужасе смотрела на его грудь. Он понял: она смотрит на шрам, на отпечаток ладони, не позволявший Ричарду забыть, кем был его отец.
Она спросила так тихо, что он едва услышал ее:
— Откуда это у тебя?
Дю Шайю тоже уставилась на шрам.
Ричард застегнул рубашку.
— Я же говорил. Даркен Рал ожег меня ладонью. А ты сказала, что это — просто наваждение.
Сестра Верна посмотрела ему в глаза. В ее взгляде он, кажется, впервые прочел испуг.
— Ричард, — прошептала она, — не показывай этого во Дворце никому. Никому, кроме аббатисы. Только она может знать, что с этим делать. Ей даже надо показать этот отпечаток. Но больше — никому. Ты понял меня?
— Но почему?
— Потому что они убьют тебя. Это клеймо Безымянного. Грехи отца, — добавила она еле слышно.
Откуда-то издалека донесся волчий вой. Дю Шайю вздрогнула, вглядываясь в туман.
— Ночью кто-то умрет, — прошептала она.
— О чем ты? — нахмурился Ричард.
— О волках. Когда волки воют ночью в тумане — значит кто-то умрет насильственной смертью.
И вот они явились из тумана, как белые призраки смерти. Их жертвы, в первое мгновение оцепенев от ужаса, попытались спастись бегством, но белые смертоносные клинки, подобно клыкам самой смерти, неумолимо настигали их. Ночную мглу разорвали предсмертные вопли. Обезумевшие люди сами бросались на мечи. Бесстрашные воины Ордена изведали вкус страха перед тем, как смерть настигла их.
Белый смерч призраков налетел на лагерь, опрокидывая все на своем пути. Скрежет стали, треск дерева и разрываемой ткани, рев пламени, хруст костей, вопли, дикое ржание лошадей — все слилось в ужасающей, немыслимой какофонии смерти.
Ни едкий запах дыма от горевшего дегтя и лампового масла, ни вонь паленого мяса не могли заглушить резкий запах крови.
И белые клинки, и снег под ногами покраснели от крови. Ветер уносил клубы черного дыма. Пылали палатки и повозки. Разлетались обломки расколотых копий. Сотни мечей свистели в воздухе над головами тех, кто пытался спастись бегством… Воины падали в снег…
Часовые были давно убиты, и никто не поднял тревогу в лагере Ордена. Немногие вообще поняли, что произошло.
Уже несколько дней в лагере устраивались шумные попойки, и многие были настолько пьяны, что вообще уже мало что соображали. Немало воинов отравились банду, подмешанным в пиво, и лежали около костров. Иные настолько ослабли, что не смогли даже выбраться из горящих палаток. Находились и такие, кто, впав в пьяное оцепенение, улыбался врагам, которые явились зарубить их.
Но даже те, кто не был настолько пьян, не смогли сразу понять, что случилось. У них в лагере постоянно вспыхивали пьяные драки, и никого не удивляло, если вдруг где-то возникали шум и неразбериха. Всю ночь горели большие костры, так что огонь пожаров не вызвал тревоги в первые минуты налета.
Поединки в лагере также были делом обычным, и на вопли раненых никто уже не реагировал. Среди д’харианцев не принято помогать друг другу, каждый сам по себе. Прочная дружба здесь встречалась нечасто, а чаще всего люди объединялись ненадолго, в основном руководствуясь соображениями выгоды. Вдобавок, будучи одурманены алкоголем, они и не могли отличить предсмертные крики от обычных воплей пьяных потасовок.
В период боевых действий в войске Имперского Ордена господствовала строгая дисциплина, но на отдыхе полный беспорядок — дело вполне обычное. Платой за военную службу для д’харианцев было прежде всего награбленное добро, и когда они разграбили Эбиниссию, их боевой пыл заметно охладел. При первых звуках боевой тревоги войско Имперского Ордена, объединенное общим порывом, превращалось в могучую силу, но сейчас это было просто сборище людей, где каждый занимается лишь собственными делами. Итак, сигнал тревоги не прозвучал, а на стоянке и так всегда шум и гам. Воины пьянствовали, смеялись, что-то выкрикивали, играли в кости, распутничали, дрались — так что необъявленная битва на другом краю лагеря осталась поначалу незамеченной. Призраки смерти застали д’харианцев врасплох.
Многих воинов поразил ужас перед призраками шахари, за которых они спьяну приняли галеанцев. Некоторым даже померещилось, что граница между их миром и миром мертвых совершенно исчезла или же — что они вдруг провалились в подземный мир.
Не будь пива, в которое к тому же подмешали яд, может быть, такого и не случилось бы. Но пьянство, как и уверенность в своем могуществе, сделало людей Ордена уязвимыми, как никогда. Правда, не все были мертвецки пьяны или потеряли рассудок. Были и такие, кто оказывал людям Кэлен яростное сопротивление.
Сама Кэлен, верхом на боевом коне, бесстрастно взирала на все, как и подобает ее сану.
Она знала, что все эти люди в лагере абсолютно безнравственны, это — звери, признающие только право сильного, насильники и убийцы, беспощадно истребившие население Эбиниссии, не щадя ни стариков, ни детей.
Какой-то человек, пробившись сквозь кольцо галеанцев, подбежал к Кэлен и ухватился за ее седло, видимо, в поисках защиты. Он шептал молитву, обращенную к добрым духам. Ударом меча она раскроила ему череп.
