— Риох! — выдохнул кобольд, трясясь всем телом.
Дракон взглянул на вурдалаков и те в страхе попятились, толкая друг друга. Человеческая оболочка упырей начала таяла, слезать клочьями, обнажая черную бугристую шкуру, но завершить перевоплощение они не успели — Риох взмахнул мечом раз, другой и двинулся дальше, даже не взглянув на рухнувшие на землю тела. Кумлер не стал тратить время на перевоплощение. Отступая подальше от направлявшегося к нему Риоха он сделал заведомо безнадежную попытку что-то объяснить дракону:
— Я… мы по приказанию… мы здесь для того, чтобы…
Но человек в зеленом плаще не собирался тратить время на разговоры. Он не сделал ни одного лишнего движения, расправляясь с Кумлером: блеснуло лезвие, Риох перешагнул через убитого и направился дальше.
Дарин не сразу понял, что ритуал, благодаря Тохте, все же сработал и Риох, дракон-убийца, появился как раз вовремя. А раз так, то амулет вернется к своим хозяевам, равновесие сохранится и все на свете будет по-прежнему: и волшебный мир, и Лутака, и дом с синими ставнями, и они с Тохтой — смелым и отважным кобольдом, потомком воинов.
И только после этого ему вспомнилось, что Тесс все еще держит в руках амулет духов драконов, а Риох уже близко и золотая пряжка в закатном солнце горит так, что глазам больно.
— Стой! — закричал Дарин. Но ему лишь показалось, что он кричал, потому что крика его никто не услышал — он только резко выдохнул, когда меч дракона снес голову ламии.
Гингемы обняла Дарина и прижала к себе.
— Не смотри!
Но он смотрел, сжав зубы до тех пор, пока глаза не защипало от злости, досады, вины и чувства непоправимого.
Риох стряхнул с лезвия капли крови и убрал меч в ножны. Потом он поднял с земли амулет, сдунул с камня пыль и небрежно сунул в карман.
— Наверное, все кончилось? — неуверенно проговорила Гингема, избегая смотреть на человека в зеленом плаще. — Как думаешь?
Дарин не ответил.
Гингема отстранилась и вгляделась в его лицо.
— Ты что, плачешь?
…День угасал, солнце кануло за реку, в вечернюю мглу, в туманы над бескрайними равнинами, над пустынными полями и лесами. Синие тучи заволакивали небо, обещая скорые дожди, холод и близкую осень.
Риох приблизился к дереву, остановился, и наклонил голову к плечу, рассматривая Тохту — грязного, взъерошенного, перемазанного своей и чужой кровью. Меняла съежился и попытался отползти, но лапы онемели и не слушались.
— Кобольд? — с веселым недоумением спросил дракон.
Тохта слабо шевельнул хвостом.
И тут Дарину довелось убедиться что все, что Тохта рассказывал об удивительной способности драконов к мыслечтению — самая настоящая правда. Он вдруг почувствовал, как воздух вокруг сгустился, заледенел, повеяло дыханием зимней стужи, словно из приоткрытой двери потянуло сквозняком, пробирающим до костей. Гингема, сидевшая рядом, беспокойно передернула плечами и потерла озябшие руки.
Дракон, не отводя глаз от сжавшегося в комок Тохты, каким-то непостижимым образом в одно мгновение вобрал в себя мысли кобольда, бросил взгляд на Дарина с Гингемой, на трупы вурдалаков, еле заметно кивнул и направился прочь. Он явно не собирался ни утруждать себя долгими разговорами, ни задерживаться в этом мире после того, как дело было сделано.
Кобольд с трудом встал и, шатаясь, поплелся следом, волоча по земле длинный крысиный хвост. Тохта был так вымотан и опустошен, что даже извечный страх перед драконами как-то притупился и отступил. Больше всего ему хотелось забиться куда-нибудь под корягу и лежать там долго-долго, так долго, чтобы забыть все, что довелось пережить за последний день.
На середине пустыря Риох остановился, поднял руку и отодвинул невидимую Завесу. В серый пасмурный вечер хлынуло яркое летнее солнце.
Кобольд шагнул за черту и мгновенно исчез, будто растворился в солнце.
Дарин поднялся, глядя вслед дракону, сделал шаг, другой — и остановился, кусая губы.
Он понимал, что Риох сейчас исчезнет, но окликнуть его не посмел. Драконы редко снисходят до разговоров, а если и снизойдут — радоваться не стоит, неизвестно куда заведет этот разговор и чем закончится! «Они — существа странные, — постоянно твердил Тохта. — Прежде, чем говорить с ними, хорошенько подумай, что может статься. Возможно, они тебя выслушают, а, возможно, голову откусят».
После этих слов меняла обычно мрачнел и наотрез отказывался продолжать разговор о тех, кого племя кобольдов боялось пуще смерти.
Все это Дарин помнил. Вести разговоры с драконом он не собирался: он хотел его кое о чем попросить.
О подобном Тохта никогда даже не заикался: ему и в голову не приходило, что к дракону кто-то посмеет обратиться с просьбой.
Дарин вздохнул, собрался с силами, отбросил страх, сомнения, боль и потянулся мыслями к человеку в зеленом плаще.
Стоя на невидимой границе, которая отделяла серый пасмурный вечер от солнечного дня Лутаки, Риох склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то.
Мгновение он колебался, затем усмехнулся, отыскал глазами человека и слегка кивнул.
Дарин заторопился, боясь, что дракон передумает, и лишь на самой черте на секунду замешкался и обернулся.
Сидевшая на земле Гингема, подняла руку и слабо помахала ему, прощаясь. Дарин шагнул за черту и исчез, точно так же, как Тохта. Мгновением позже исчез и Риох, Завеса опустилась и наступил самый обыкновенный вечер: серый и ненастный, почти осенний. Откуда-то, точно с близкого пепелища, тянуло дымом и гарью, тела убитых пропали, и ничто не напоминало больше о том, что произошло на заброшенном пустыре.
Гингема с трудом поднялась и побрела к машине.
Долгая золотая осень сменилась ненастьем.
Утро выдалось хмурым, серые тучи заволокли небо, по оконным стеклам струились мутные потоки воды. Мокрые полуоблетевшие тополя никли под холодным дождем.
В ярко освещенной аудитории царила полная тишина, лишь изредка шелестели страницы учебников и тетрадей. Тридцать студентов прилежно конспектировали статью, время от времени испуганно поглядывая на элегантную и невозмутимую пожилую даму, сидевшую за столом возле окна.
Об этой профессорше в университете ходили самые ужасные слухи, и даже круглые отличники тряслись от страха, являясь к ней на экзамен. Любимчиков у нее не было, и на прежние оценки внимания не обращала: будь хоть вся зачетка в пятерках. Боялись ее все: и студенты-первокурсники, и умудренные жизнью дипломники, и аспиранты, и даже молодые преподаватели. Недаром и прозвище у нее было подходящее: Гингема.
