Трестинг кивнул своим мыслям, глядя на толпу ленивых скаа: одни орудовали мотыгами, другие стояли на коленях, руками смахивая золу с молодых растений. Они не жаловались. Они не надеялись. Они едва осмеливались думать. Так и надлежало быть, потому что они скаа. Они…
Трестинг застыл на месте, когда один из скаа посмотрел вверх. Он встретился взглядом с Трестингом, и искра… нет, пламя вызова вспыхнуло в его глазах. Трестинг никогда не видел ничего подобного, во всяком случае на лицах скаа. Он невольно отступил назад, по всему его телу пробежал холодок, пока странный скаа, выпрямившись, смотрел ему в глаза.
И улыбался.
Трестинг отвел взгляд.
— Курдон! — рявкнул он.
Коренастый надсмотрщик тут же склонился перед ним.
— Да, мой лорд?
Трестинг повернулся, показывая на…
Он нахмурился. Где же стоял тот скаа? Все они работали, опустив головы, все были перепачканы сажей и покрыты потом, так что отличить их друг от друга было трудно. Трестинг помолчал, всматриваясь. Ему показалось, что он нашел нужное место… пустое место, где теперь никого не было.
Но нет. Это невозможно. Человек не в состоянии исчезнуть так быстро. Куда он подевался? Он должен быть там, где-то там, работать со склоненной головой, как положено. Все равно его секундная дерзость непростительна.
— Мой лорд? — снова повторил Курдон.
Поручитель стоял рядом, с любопытством наблюдая за Трестингом. Ему уж точно не стоит знать, что один из скаа поступил столь бесстыдно.
— Заставь скаа вон там, в южном секторе, работать поусерднее, — приказал Трестинг, кивая на поле. — Они слишком медлительны, даже для скаа. Поколоти парочку.
Курдон пожал плечами, но кивнул. Битье особой пользы не приносило; но, с другой стороны, ему не нужна была причина, чтобы отлупить рабочих.
В конце концов, они всего лишь скаа.
Кельсер слышал многое.
Он слышал шепоток о других временах, о том, что когда-то, давным-давно, солнце не выглядело красным. О временах, когда небо не заволакивал дым и пепел, когда растениям не приходилось бороться за жизнь и когда скаа не были рабами. Но те дни почти забылись. Даже легенды о них становились все более неопределенными, смутными.
Кельсер наблюдал за солнцем: его глаза следовали за огромным красным диском, пока тот полз к горизонту на западе. Кельсер замер на несколько долгих мгновений в пустом поле, один. Дневная работа была закончена; всех скаа загнали в хижины. Скоро придет туман.
Наконец Кельсер вздохнул, повернулся и стал пробираться через борозды и узкие тропинки, лавируя между большими кучами золы. Он старался не наступать на растения, хотя сам не знал почему. Растения едва ли стоили такой осторожности. Чахлые, с поникшими коричневыми листьями, они выглядели такими же подавленными, как и люди, ухаживавшие за ними.
Хижины скаа смутно вырисовывались в угасающем свете. Кельсер уже видел, как начинает сгущаться туман, постепенно заполняя воздух и оставляя от похожих на могильные холмы строений лишь размытые силуэты. Хижины никто не охранял. Надобности в страже не возникало: ни один скаа не решился бы выйти наружу после наступления ночи. Страх перед туманом был слишком силен.
«Я должен однажды избавить их от этого страха, — думал Кельсер, подходя к одному из крупных строений. — Но всему свое время».
Он потянул на себя дверь и проскользнул внутрь.
Разговор мгновенно затих. Кельсер закрыл дверь, с улыбкой повернулся и окинул взглядом помещение, где находилось около трех десятков скаа. В яме в центре хижины слабо горел огонь, а большой котел, стоявший рядом, был наполнен водой, в которой плавало немного овощей, — первое блюдо вечерней трапезы. Суп, конечно, оказался жидковат, но пахнул соблазнительно.
— Добрый вечер всем, — с улыбкой сказал Кельсер, опуская на пол свой мешок и прислоняясь спиной к двери. — Как прошел день?
Его слова разбили молчание, и женщины тут же вернулись к приготовлению пищи. Но мужчины, сидевшие у грубо сколоченного стола, продолжали рассматривать Кельсера, храня на лицах недовольное выражение.
— Наш день был полон работы, путник, — сказал наконец Теппер, один из старших скаа. — Это нечто такое, чего ты умудряешься избегать.
— Работа в поле мне и в самом деле не подходит, — ответил Кельсер. — Она слишком тяжела для моей нежной кожи.
Он улыбнулся, протягивая вперед руки, сплошь покрытые бесчисленными тонкими шрамами. Шрамы тянулись вдоль предплечий, как будто неведомый зверь многажды прошелся по ним когтями.
Теппер фыркнул. Он был слишком молод для старейшины, ему, пожалуй, едва перевалило за сорок, получалось, что он лет на пять старше Кельсера. Однако этот сухопарый мужчина держался так, словно привык судить, и ему это нравилось.
— Сейчас не время для легкомыслия, — строго произнес Теппер. — Когда мы даем приют путнику, то ожидаем, что он будет вести себя так, чтобы не возбуждать подозрений. А ты, когда исчез с поля сегодня утром, мог навлечь порку на тех, кто находился поблизости.
— Верно, — согласился Кельсер. — Но их могли избить и за то, что они встали не на то место, или слишком долго отдыхали, или просто кашлянули, когда мимо проходил надсмотрщик. Я однажды видел, как человека высекли просто потому, что его хозяин заявил, будто тот «дерзко подмигнул».
Теппер продолжал сидеть все в той же напряженной позе, прищурив глаза, а его руки неподвижно лежали на столе. На лице застыло упрямое выражение.
Кельсер вздохнул и закатил глаза.
— Хорошо. Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду.
Он закинул на плечо мешок и беспечно толкнул дверь.
Густой туман тут же потек внутрь, окутывая тело Кельсера, проливаясь на пол и стелясь по нему, как выжидающий в засаде зверь. Несколько человек судорожно вздохнули от ужаса, но большинство были настолько ошеломлены, что вообще не издали ни звука. Кельсер мгновение-другое постоял в дверях, вглядываясь в темный туман, живые волны которого подсвечивались от очага.
— Закрой дверь!
Теппер не приказывал, он умолял.
Кельсер выполнил его просьбу, плотно прикрыв дверь и преградив путь волнам тумана.
— Туман вовсе не то, что вы о нем думаете. Вы слишком его боитесь.
— Люди, рискнувшие выйти в туман, теряют свои души, — прошептала одна из женщин.
Ее слова породили в умах вопрос. Ходил ли Кельсер в тумане? И если да, что случилось с его душой?
«Если бы только вы знали правду», — подумал Кельсер.
— Ладно, полагаю, это значит, что я могу остаться. — Он махнул рукой какому-то парнишке, чтобы тот принес ему табурет. — И это хорошо. Мне самому было бы стыдно, если бы я ушел, не поделившись новостями.
Многие сразу насторожились при его словах. Такова была настоящая причина того, почему его терпели, почему даже самые робкие из крестьян давали приют людям вроде Кельсера — скаа, оказывающим неповиновение лорду-правителю и путешествующим от плантации к плантации. Возможно, он был отступником, опасным для всей общины, но он принес новости из внешнего мира.
— Я пришел с севера, — сообщил Кельсер. — Из тех краев, где рука лорда-правителя ощущается меньше всего.
Он говорил громко, отчетливо, и люди, продолжая заниматься своими делами, невольно прислушивались к нему. На следующий день слова Кельсера будут повторять сотни людей в других хижинах. Скаа могли быть трусливыми рабами, но при этом они оставались неизлечимыми сплетниками.
— На западе всем заправляют местные лорды, — продолжил Кельсер. — Они слишком далеко от железной хватки лорда-правителя и его поручителей. Некоторые из этих господ даже обнаружили, что счастливые скаа работают лучше, чем запуганные. Один человек, лорд Ренокс, вообще приказал надсмотрщикам не бить рабочих без его разрешения. И еще поговаривают, что он собирается платить жалованье скаа на своих плантациях, примерно столько же, сколько зарабатывают городские ремесленники.
— Чушь, — резко бросил Теппер.
— Прошу прощения, — возразил Кельсер. — Я не предполагал, что добрый Теппер недавно побывал в поместье лорда Ренокса. Когда ты ужинал с ним в последний раз, он, видимо, рассказал тебе что-то, чего не знаю я?
Теппер покраснел: скаа никогда не путешествовали и уж конечно не ужинали с лордами.
— Ты считаешь меня дураком, путешественник, — сказал Теппер. — Но я знаю больше, чем ты думаешь. Ты тот, кого называют Спасителем: тебя выдают шрамы на руках. От тебя одни неприятности — ты бродишь по плантациям и возбуждаешь недовольство. Ты ешь нашу пищу, рассказываешь свои прекрасные истории, ты лжешь — а потом исчезаешь и предоставляешь людям вроде меня справляться с бессмысленными надеждами, которые ты даешь нашим детям.
Кельсер приподнял бровь.
— Неплохо, добрый Теппер, — кивнул он. — Однако твои тревоги безосновательны. К тому же я не намерен есть твою пищу. Я принес свою.
