— Я же должен был ему объяснить, причём доступно, так, чтобы до него дошло, что наркотики — зло. Оно ведь как бывает: примешь дозу — и хочется полетать. Ну, я его здорово напугал, в следующий раз он будет думать.
— Ладно, — кивнул Дарий. — Будем считать, что ты меня убедил и твои педагогические методы имеют право на жизнь, но всё равно это было слишком. И да, лучше обойтись без следующего раза.
— Для наркоманов слишком не бывает, святой отец, — вздохнул Байрон, возвращаясь в кресло. — Так как насчёт хора?
Дарий не выдержал и рассмеялся, уж больно умоляюще на него смотрели.
— Можешь выдохнуть, нет у меня никакого хора. Хотя я бы многое отдал, чтобы узреть тебя в церковном хоре. Это было бы весело, как мне кажется, и точно бы добавило красок в мою жизнь, — Дарий смеялся и никак не мог остановиться.
— Пудинг!
* * *
— Я могу поинтересоваться, причём тут пудинг?
— Конечно, — солнечно улыбнулся музыкант. — Ты же запретил мне ругаться, а я не всегда могу себя сдержать. Поэтому ругаюсь… пудингами.
— Вот даже как?
— Что, я тебя в тупик поставил, падре? Не ожидал от меня? — подмигнул ему Байрон.
— А почему пудинг? Почему не сэндвич? К примеру?
— С детства ненавижу пудинги, а вот к сэндвичам у меня нет никаких претензий.
— Ааа, тогда всё ясно, — Дарий развёл руками. — Кажется, против пудингов я бессилен.
— Ну, я могу пообещать, что постараюсь ими тебя не перекормить, — не без гордости изрёк Байрон. — Всё-таки я над собой работаю.
* * *
— Эй вы, а ну-ка притормозите!
— Вали отсюда, если жизнь дорога.
Байрон так много и восхищённо рассказывал о своём новом друге, что все, абсолютно все его приятели захотели познакомиться с необычным священником. Поэтому музыкант, недолго думая, снарядил лимузин и с шиком и блеском, как он всегда любил, прибыл к церкви Юлиана-бедняка.
Он выбрался из лимузина и был несколько удивлён тому факту, что у церкви именно в этот день наблюдался аншлаг: видимо, свести знакомство с Дарием собирался кое-кто ещё — у самого входа стояла компания парней, возглавляемая блондином с неприятно-холодным лицом. К нему-то поэт и обратился, и грубая отповедь дала понять Байрону, что его вмешательство не просто желательно, а крайне необходимо.
— Вот ты, с бледной физиономией залежалого палтуса, ты даже не представляешь, кого ты сейчас послал.
Поэт никогда не проходил мимо хорошей драки и сегодня не собирался, так что очень скоро подозрительная компания потеряла интерес к церкви и двинулась к Байрону.
Но он поднял правую руку, и дверцы лимузина тут же распахнулись — из машины повалил шумный и не сдержанный на слова народ.
— Кажется, кто-то начинает себя плохо вести.
— Ничего, мы живо с ними разберёмся.
— Джорджи, что эти типы имеют против тебя?
— А мы их спросим, — медленно проговорил Байрон. — Крыс, я хочу видеть эти рожи на твоём полароиде. Незамедлительно.
— Джи, не волнуйся, сейчас всё сделаю.
Крыс был маленьким юрким человечком с тысячей рук. Он выхватил фотоаппарат и в мгновение ока нащёлкал с дюжину фотоснимков. Когда пришедшая в себя «Палтус и Ко» попыталась схватить Крыса, Байрон скомандовал:
— Кувалда.
Из лимузинной компании выдвинулся человек-шкаф. Он схватил самого ретивого недоброжелателя и припечатал его пудовым кулаком. Когда тело, утратившее связь с этим миром, опустилось на мокрый асфальт, Байрон негромко, но чётко произнёс:
— Джеки.
Джеки оказался мужчиной с серьёзным лицом и в строгом чёрном костюме. Безгласным человеком, но с солидной и очень большой пушкой, которую он, не проронив ни слова, продемонстрировал нападавшим.
— Кто хочет украсить себя дополнительным отверстием между глаз? — поинтересовался Байрон. — Есть желающие?
— Ты мне за это заплатишь! — пообещал музыканту взбешённый «Палтус».
— Позвольте не разделить вашу уверенность, — Байрон переступил через тело, лежащее на земле, и подошёл к предполагаемому главе бандитов.
— Ты — покойник!
Тот всё никак не мог успокоиться, но тут случилось нечто неожиданное: даже у всегда невозмутимого Джеки на пару миллиметров приподнялась правая бровь, а Кувалда одобрительно хохотнул. Изящный и тонко чувствующий этот бренный мир поэт с разворота засадил «Палтусу» в челюсть. Да так, что Крыс, восторженно пискнув, не удержался и немедленно запечатлел сие действо на плёнку, отщёлкав самые удачные, на его искушённый взгляд, моменты. К чести поверженного надо отметить: «Палтус» не отключился, а всего лишь пристроился рядом с поверженным ранее приятелем. При этом его меч, выпав из схрона под плащом, с неприятным звуком черкнул по асфальту.
Побледнев от ярости, Байрон приблизился к «Палтусу» вплотную и съездил носком туфли тому по рёбрам.
— Слушай меня, мразь, внимательно слушай. Что-то мне подсказывает, что ты заявился к моему другу не исповедоваться и не причащаться. Тобой двигали явно дурные намерения. Я очень ценю дружбу с падре, который здесь служит, и никому не позволю его обидеть, тем более убить. Хочу, чтобы ты понял. У меня есть ваши фотографии. И у меня есть деньги, чтобы заплатить Кувалде и Джеки. И многим другим парням, которые умеют очень хорошо делать определённого рода работу. Если с моим другом случится беда, я знаю, кого буду искать. И я найду. Я убью не только вас самих, я доберусь до ваших семей. До ваших детей. Я обещаю. Веришь мне, падаль?
Ещё один хлёсткий удар по рёбрам.
— Верю.
— Вот и отлично, — Байрон повернулся к своим к тому времени слегка заскучавшим друзьям. — Я с ним закончил, — и более воодушевлённо: — Ну, что пошли?
Не обращая больше никакого внимания на поверженных, весёлая компания направилась к церкви, у входа в которую уже стоял вышедший на шум священник.
— Дарий, я привёз тебе столько работы! — радостно приветствовал друга Байрон. — Это мои друзья, и они самые заблудшие из всех заблудших овец в мире.
Они обнялись.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Дарий.
— Не за что, — просто ответил Байрон. — Они больше не придут.
И рассмеялся:
— Те не придут, а вот эти… Вглядись, падре, в их порочные лица. Перед тобой самые отборные грешники, хуже просто не придумать. Возьмём, скажем, Крыса. Крыс, за сколько ты продал последние снимки с сиськами знаменитости, напомни мне? Сколько?! О, пудинг, почему мне столько никто не платит?
Часть третья. Благополучная развязка
Байрон метался по ризнице, размахивая руками и щедро одаривая Дария пудингами разной степени выразительности — по большей части громкими. Очень громкими.
— Упёртый солдафон! Осёл, лишённый воображения. Невежда. Впрочем, и невежа тоже.
— Давно не видел тебя таким, — встревожился священник. — Успокойся и расскажи, что случилось.
Но Байрон остановился лишь затем, чтобы перевести дыхание, на его лице легко прочитывалось: он сказал далеко не всё.
— Я сейчас взорвусь.
Увы, поэт был очень далёк даже от подобия спокойствия.
— Не понимаю, Дарий, как ты можешь дружить с ним? Мне пяти минут хватило, — пожаловался он.
— Хватило для чего?
— Чтобы понять, что представляет собой Дункан Маклауд.
— И что же? Расскажи мне.
Дарий крутил в руках игрушечного солдатика, он нервничал, но старался не подать вида, пытаясь следовать собственному совету.
— Я же тебе только что перечислил всего его сильные стороны, чем ты слушал? — возмутился Байрон. — Солдафон, осёл и невежда.
— И мой друг.
— Это-то и странно.
— Всё же я бы не судил о нём так категорично.
Но поэт отмахнулся от этого довода, как от скучной аксиомы:
— Ты ни о ком не судишь категорично.
Байрон остановился у стола, за которым сидел Дарий, и погрузился в раздумья. Придя, видимо, не к самым оптимистичным выводам, он заявил, чеканя слова:
— Если я ещё раз пересекусь где-нибудь с Маклаудом, всё закончится плохо. Очень плохо.
