Вывод… Такой себе. Я свихнулся, я в трипе, я сплю. Потому что это не моё тело. Теперь никаких сомнений и отговорок. Координацию, реакции и даже изменение голоса ещё можно объяснить.
Почему же всё кажется таким реальным? Даже чешется нос и натёрло ногу, то ли носок неправильно надет, то ли обувь не по размеру. Плохо, Ильюх, очень плохо.
— Ну ты где там? — высунулся из-за двери монах, вопросительно подняв брови.
Я прищурился на него, пытаясь вспомнить. Пять чувств. Только так можно проверить. Пахнет, ещё как. От мужика, причём, тоже. Жареным луком и салом.
Вижу я лучше, чем когда сделал операцию на глаза. Слышу. Шелестели листья на ветру, какая-то пичуга вдалеке прощебетала первую утреннюю песню. Кто-то еле слышно копошился в траве у стены.
С физическими ощущениями тоже всё в норме. Остается вкус. Я наклонился, сорвал сочную травинку и обстоятельно пожевал, засунув её в рот.
Мне кабздец. Это реальность.
— Надень капюшон, да поглубже, — сообщил мне мужик, нахмурившись. — У тебя глаза всё ещё светятся. Никто не должен этого увидеть, так что не поднимай взгляд и не смотри ни на кого. Через час должно пройти.
Меня замутило, окончательно подтверждая, что я не сплю. Только наяву возникает такое явное желание блевануть. Отлично, у меня глаза светятся. Мне хотелось не поверить этому блаженному, но тот опять был слишком серьёзен.
Всё нутро мне говорило лишь одно. Это правда.
Только после его слов я наконец посмотрел, во что одет я сам. Брюки и рубаха с капюшоном в таком же деревенском стиле, как у сектанта. И в тех же оттенках грязи. Грубые ручные швы, что-то холщовое. На ногах тоже нечто. Не такой должна быть обувь ручной работы. Не в этом веке.
— Илья? — выжидающе спросил мужик.
Да чтоб тебя, дай сообразить. Вообще мозг у меня быстро работает, да и подстраиваться под обстоятельства, какими бы безумными они не были, я умею. Недаром переговорщиком был. Про таких, как я, говорят, что природный талант.
Но вашу ж мать… В таком дерьме я ещё не оказывался.
— Погодь, — я поднял руку и внутренне содрогнулся от прозвучавшего чужого голоса.
Как можно очнуться не в своём теле? Надо вспомнить, что произошло. И я вспомнил. От этого меня пошатнуло, благо хоть стена оказалась рядом. Мне пришлось опереться на неё обеими руками и глубоко дышать.
Потому что выходило, что я умер. Красиво, просто гениально всё было обставлено. Девушка в беде, мой триггер, о котором знали немногие. И как она меня развела! Не отказывала, но и не соглашалась. Испуганно жалась ко мне своим восхитительным телом.
Озарение за озарением било по голове и лишь стойка с упором в мощную стену позволила мне устоять на ногах. Разговоры, шутки, намёки, прогулка по пустынным улицам. Белые ночи в Питере и я, как мальчишка, смеялся и держал её за руку, пока она шла босиком по каменной ограде набережной.
Чёрт, я ведь почти влюбился. В эту улыбку, чёртиков в глазах и длиннющие ноги, вышагивающие на цыпочках между тротуаром и водной гладью. А потом я отвёз её к себе и не успел даже показать свою берлогу, как почувствовал вкус сладких губ.
А потом она откинула голову, подставляя свою шею для поцелуя, подняла руки, освобождая волосы от собранной в пучок прически. В её изящных пальчиках сверкнула сталь.
Один точный удар прямо в сердце. Она прикусила губу и бесята в её глазах стали совсем безумными. Этот взгляд и шикарная грудь, которую я успел освободить из плена блузки. Всё, что я увидел в последний миг своей жизни. Прекрасное зрелище.
Кажется, я успел восхититься ею, идеальной убийцей, попавшей сразу в цель. И тем, кто это придумал.
Никакой агонии и медленного мучительного затухания. Насмотрелся я в жизни на продолжительную смерть… У меня всё было быстро — сдавило, накатил жар и тут же наступила темнота. А потом этот мужик.
Получается, я умер и за свои грехи попал в… Чистилище? Отмаливать грехи в небесном или подземном монастыре? Пока ни на рай, ни на ад это не похоже. Эх, не был я верующим, хоть и был крещёным, как большинство из поколения девяностых.
Но после такого и табуретка уверует. Понять бы ещё во что.
Мой, хм, провожатый терпеливо ждал, пока я отдышусь. Уж не знаю, что мы делали в лесу, а теперь я уверен, что это настоящий лес. Моё плохое самочувствие он явно оправдывал тем, что там произошло.
Но есть неувязка в том, что он разговаривает со мной, как со старым знакомым. Если я попал в чистилище, то точно должен быть сначала ликбез, а не вот это всё.
— Илья, прошу, — всё-таки не выдержал монах. — Нам нельзя попадаться на глаза братьям. Я должен был уехать ещё вчера. Если нас увидят…
— Я в порядке, идём, — кивнул я уверенно и отлип от спасительной стены.
Как обычно — будем действовать по обстоятельствам. Я вспомнил о его просьбе и с удовольствием натянул капюшон почти что на нос, уперев взгляд себе под ноги. Если про глаза правда, то стоит учесть. Жаль только, что так по сторонам не поглядишь.
Я услышал облегченный вздох и увидел жест рукой — следовать за ним. Под ногами был мелкий кирпичный гравий, мы шли по узкой дорожке. Вокруг всё та же зелёная травка.
Минут пять быстрой ходьбы, подъем по пяти каменным ступеням, лязг двери и старый дощатый пол. Дерево под ногами было тёмное, промасленное и скрипучее. Ни звука, ни следа цивилизации. Вот это не очень радует.
Мой спутник встал и я по движению его подола понял, что он снова осматривается. Чем бы мы не занимались, это было что-то незаконное.
Чёрт, да куда я попал?
Капюшон сильно ограничивал обзор, но мы явно находились в протяжённом коридоре. И, судя по освещению, справа были окна. Слабый утренний свет проникал сквозь них, рисуя на стене слева светлые пятна. Бойницы. Или просто узкие вытянутые окна.
А судя по тому, что поддувало оттуда холодным воздухом, без остекления.
— Запомни, — послышался его шепот, — Никому не доверяй. И старайся ни с кем не разговаривать. Губерния наша отдалённая, это нам на руку. Будут смеяться и обзывать деревенщиной, считай повезло. Не привлекай внимания. Ты понял, Илья?
Я кивнул. Ничего я не понял. Кроме того, что слово «губерния» ещё больше усугубило моё настроение. Точно долбанное средневековье. Ещё и с какими-то шпионскими играми.
— Я дал тебе всё, что смог, — в голосе потрёпанного жизнью и мной монаха прозвучала грусть. — И мне придётся вернуться, а тебе остаться. Никому не доверяй, — повторил он. — А на пробуждении…
— Брат Еврипий! — чужой голос пронесся по коридору, в самом начале которого мы остановились.
Источник голоса был далеко и не мог нас слышать, как и мы его приближение. Я чуть было не забыл про указание держать голову низко. Шарканье подошв и в обзоре появился подол ещё одной рясы.
— Доброго утра, брат Михаил. И да хранят вас всеблагие, — смиренным тоном сказал мой монах.
— Да хранят нас вечно Создатель, Великая мать и Вечная, — похожим тоном ответил другой.
— Все мы в руках Вечной, — судя по изменению тональности, мой монах умудрённо кивал.
Мне безумно хотелось посмотреть на нашего собеседника. Лишь по голосу определить намерения и настроение человека очень сложно. Тем более, когда слабо понимаешь, о чём речь. Всеблагие, создатель, мать и ещё один персонаж. Точно ничего общего с известными мне религиями.
Но в голосе подошедшего к нам скользило что-то… Мерзкое и ехидное. Злорадное удовлетворение и нетерпеливость. Его эти приветственные фразы точно раздражали.
— Все мы в её руках, брат, — голос второго дрожал от нетерпения. — Да простят мне боги, но что вы делали в такой неурочный час вне обители?
— Брат Михаил, могу я вам довериться? — монах воистину мастерски сыграл сдержанное уважение.
— Конечно, брат. Мы же в святилище. Да простят меня боги, в главном святилище, в сердце столицы. Где ещё, как не тут, вы можете довериться?
Второй тоже был не промах. Покровительство, граничащее со снисхождением. Прекрасно. Тут всё же живут приземленные люди. Я уж испугался, что попал в логово фанатичных святош.
