Мика был сам на себя не похож. Он никогда не жаловался — ни на нас с Натаниэлем, ни на наши сложные полиамурные отношения, ни на нашу работу. У меня засосало под ложечкой и голос в моей голове сказал: «Видишь? Мика перестал быть идеальным и дальше будет только хуже».
— Не знаю, что сказать. Я маршал. Это не просто работа, это моя суть.
— Я знал, кто ты, когда мы встретились. Я не хочу, чтобы ты изменилась.
— Хорошо, а то мне стало не по себе.
— Я пришлю тебе первую фотографию.
Он так внезапно сменил тему, что это застало меня врасплох, но я ничего не сказала. Я была рада поговорить о чем-нибудь другом. Я услышала звук сообщения и должна была убрать телефон от уха, чтобы посмотреть.
— Мне включить громкую связь?
— Не надо, я подожду.
На фотографии был мужчина, которого я никогда не видела. Голый по пояс, худой, но не благодаря занятиям спортом, а скорее потому что был молод. Он выглядел обычным, но что-то было не так с его правой рукой. Татуировка? Щупальце? Я увеличила изображение. Вместо руки была змея с треугольной головой. Значит, ядовитая. Я еще увеличила. Качество ухудшилось, но я увидела желтые глаза змеи с вертикальными зрачками, как у гадюки.
Я снова приложила телефон к уху.
— Это фотошоп. Никто не может вырастить змею из тела. Мы видели верзмей, это ламии или наги — наполовину змея, наполовину человек. Рука не может заканчиваться головой.
— Это не фотошоп.
— Ты видел своими глазами?
— Да.
— Никогда с такой хренью не сталкивалась.
— Я попрошу, чтобы они разрешили показать фотографии Эдуарду. Если кто-то и видел такое раньше, то это он.
— Согласна. Покажу ему.
— Нет, это будет предательство доверия. Не веди себя как коп, хорошо?
— Я коп, но ладно. Здесь же нет никакого преступления?
— Нет. Высылаю вторую фотографию.
На фотографии был другой мужчина, старше, больше, но не толще, просто не такой худой. На этот раз это была левая рука и дело не ограничилось головой змеи. Рука как будто разделилась на букет змей, прямо от плеча. Похоже на Медузу, но в фильмах ее всегда показывают эротичной, а здесь был просто кошмар.
Я сделала глубокий вдох.
— Это ты тоже видел?
— Да, — сказал он мягко. Я поняла, что его грусть была связана не только с необходимостью уезжать и быть в разлуке со мной.
— Они перекидываются в полнолуние?
— Сначала.
— В смысле?
— Это большая семья, Анита. Большинство из них выглядят как нормальные люди, но некоторые начинают… изменяться в подростковом возрасте. Самый младший изменился в 15, самый старший почти в 40. Если до сорока такого не случилось, они в безопасности, но все еще могут передать это своим детям.
— Единственная ликантропия, которая передается по наследству — тигриная, но они начинают перекидываться в подростковом возрасте. Но это полное изменение, а не частичное, как здесь.
— Обычно начинается как на первом фото: ладонь, рука или что-то другое, но со временем становится хуже, как на второй фотографии.
— Ты сказал, что это начинается в полнолуние. Я так поняла, что потом это происходит чаще.
— Да, как и при обычной ликантропии. Стресс, гнев, любая сильная эмоция может привести к изменению и иногда оно остается навсегда.
— Есть худшие случаи?
— Отправляю последнее фото. Там все плохо.
Телефон зазвонил, и я не хотела на него смотреть. Я видела свою долю ужасных фотографий с адских мест преступления, я пережила свою долю сцен с серийными убийцами — но я все еще не хотела видеть хуже на этот раз. Мика видел это лично. Если он смог видеть это вживую, то и я смогла бы посмотреть на картинку.
В верхней правой части тела человека было множество извивающихся змей. Правая сторона его лица была покрыта ярко-зелеными чешуйками. Я ожидала, что его глаз на этой стороне будет похож на глаза змеи, но он все еще был человеческим, коричневым и обычным. Из его шеи и по краю лица было больше змей. Как будто его человеческое тело превращалось в массу змей.
Я вернулась к телефону; мой голос был настолько пуст, насколько я могла это сделать. Картина была слишком ужасна для меня, чтобы добавить больше эмоций в ситуацию.
— Они в конечном итоге превращаются в целую кучу змей? Человеческое тело теряет целостность и просто становится отдельными змеями?
— И это одна из причин, по которой я хотел поговорить с тобой об этом. Я бы никогда не подумал задать подобный вопрос. Если ответ «да», это что-то меняет? — спросил он.
— Может быть. Я имею в виду, они просто становятся массой змей и никогда не превращаются в человека, или они остаются привязанными друг к другу, как действительно жуткая версия Медузы?
— Я спрошу.
— Становится ли их змея или змеи, зверем, подобным твоему и моему? Я имею в виду, у моих внутренних зверей есть мысли, эмоции, и если мое тело позволит переменам произойти, если я действительно смогу превратиться в физическую форму моих зверей, как ты, зверь будет своего рода независимым. Это его собственное существо, животное, персонаж. Одна рука змеи такая?
— Нет, это больше похоже на то редкое заболевание, синдром чужой руки, когда одна рука начинает действовать независимо от человека. Они получают вспышки от змей, но в основном это укусы, нападения, насильственные импульсы.
— Змеи боятся человеческого тела? Я имею в виду, хочет ли змея уйти, как настоящая змея хотела бы спрятаться от человека?
— Я не знаю, и я не уверен, что они тоже знают. Они считают это проклятием, Анита, настоящим проклятием, поэтому они не тратят много времени, пытаясь общаться с частями монстров.
— Конечно, ты сказал им, что, если будете сотрудничать со своим внутренним зверем, то сможете лучше контролировать его. Чем больше борешься с изменением, тем сильнее оно, и тем меньше у тебя контроля над зверем.
— Я им это объяснил, но они не хотят мириться. Они хотят, чтобы это ушло.
— Многие новые ликантропы чувствуют именно так.
— Но это не похоже на обычную ликантропию, Анита. Они не становятся их животными; они теряют частички себя так, как я никогда не видел. Их умы никогда не перестают быть людьми и ужасаются от того, что с ними происходит. Там нет никакого момента, когда они могут принять своего зверя и насладиться выпуском более простого, линейного мышления. Выход моего леопарда иногда мирный, почти медитативный.
— Как ты думаешь, есть ли у них шанс найти мир со своими звериными частями?
— Ты видела изображения. У меня такое ощущение, что впереди еще хуже, но они либо не хотят, чтобы даже я видел это, либо совершают самоубийство, пока оно не стало намного хуже, чем на последнем снимке, который я тебе показал. Кстати, это один сын, один отец и один дядя.
— Это только мужчины в их семье?
— Нет, но это проявляется иначе в женской линии, и это менее распространено.
— Как иначе?
— Ты упомянула Медузу. Это обычно начинается так, как один змеиный локон, или одна картинка — змея, свернувшаяся между женскими грудями, но змея вырастает из ребер женщины. Это обычно спокойнее, и, кажется, это другой вид змей. Это также может появиться годами раньше, даже в раннем детстве.
— Можешь прислать мне фотографию этого, по крайней мере, змеи?
— Подожди секунду; за дверью кто-то есть. — Он поставил меня на удержание.
Я снова смотрел на свадебные платья в пластиковых коконах, ожидая великого дня, когда они выйдут и превратятся в прекрасных невест и друзей в цветах радуги. Я задавалась вопросом, помогает ли кто-нибудь в семье, где Мика, видеть брак таким же образом. Говорили ли они своим будущим супругам, что любой ребенок может пострадать от семейного проклятия? В какой момент знакомства вы говорите кому-то конкретную правду?
— Анита, ты все еще там?
— Для тебя всегда, — сказал я.
— Спасибо, — сказал он.
— За что?
— За напоминание, что ты здесь для меня. Я не знаю, почему это меня так беспокоит.
— Это довольно ужасно, Мика, и ты не можешь понять, как спасти их от их судьбы. Твой внутренний белый рыцарь действительно недоволен этим.
