Часовые обозрели мой облик и потребовали денежку за вход. Будто бы на починку крепости и казённых домов.
— Я паладин дорог, а паладины не платят, — сказал я обоим. — Или платят щедро.
Не уверен, что понял насчёт местного денежного курса, но золотому оба как-то не так обрадовались.
— Если вы путевой рыцарь, то где ваша лошадь? — спросил тот, кто помоложе.
— Пала посреди снегов, — ответил я.
Они выразительно переглянулись.
— Тогда погодите, я отсчитаю сдачу, — сказал старший, роясь за широким поясом. — На нового коня. Не беспокойтесь, серебро честное, от наших менял.
И вручил мне увесистую горсть, которую я еле пристроил на место. Так и не понял, оскорбили меня или пожалели.
За стенами расстилался почти безлюдный и насквозь мокрый пейзаж — казалось, нечто грело мостовую из-под земли, плавило снег, высушивало грязь и нечистоты на камнях и выгоняло из них нечто вроде поганок с двухэтажными шляпками — фахверковые домишки, меж балок, похоже, набитые всяким мусором. Верхние этажи выпятились над нижними, закрывая их бахромой узких флагов и стираного белья, что нередко мела по лицам ходульных персон.
Архитектурные противоположности нередко сходились арочным мостом, перекинутым над дорогой, отрицая друг друга симптоматичными палисадничками, что прятались в тени вышних ярусов. В одном из палисадничков на голимом пятаке чернозёма вовсю цвела рождественская роза, и когда я это узрел, то понял, что начинаю сбиваться с панталыку от голода и усталости.
По счастью, харчевни тут водились на каждой улице и свидетельствовали о себе висячими картинками с изображением либо страхолюдного котла над очагом, либо компании питунов с поднятыми в салюте рогами. Я зашёл в одну, с котлом особо крупных размеров: народу — никого, приземистый потолок, устоявшийся запах съестного, столы для чистой публики за отодвинутой занавесью, высокие лавки типа «фуршет» для простого сброда, накрытые чистенькими скатёрками. Четырехугольное углубление в стене — тлеющий очаг, рядом с ним в позе сфинкса — явный кот, усатый, полосатый, недурной пушистости. Он посмотрел на меня так, будто бы хотел провещать: «А кличут меня Машенька — люди иногда так невнимательны». Поскольку скотина не торопилась кликать хозяев, мне пришлось деликатно покашлять и стукнуть по столу белой монеткой: зайдя в проулок, чтобы отлить, я кстати разложил мелочёвку поудобнее, в кармашки нательного пояса, неподалёку от дублетов.
Тотчас приоткрылась задняя дверь, в лицо мне ударило свежестью, и явился грустный владелец.
— Вы держите харчевню или трактир? — спросил я, слагая мешок и арбалет на пол. — В смысле могу ли я получить не один стол, но и кров с дороги, весьма затруднительной?
Он воззрился на меня, будто слышал какую-то невнятицу. Но быстро овладел собой:
— Конечно, конечно. От нас никто не уходил обиженным. Располагайтесь вон там, за шторкой, в креслах, гер…Э?
— Гер Ланс.
— Гер Ланселот. Вот-вот поспеет пулярка, запеченная в шампиньонах, если же хотите чего-либо попроще, то увы, остался лишь холодный пирог с горохом, недурно идёт под октябрьское пиво, либо одно, либо другое можно мигом разогреть, если вам больше по вкусу, а то и оба.
«Страна вроде бы не Кархайд называется», — подумал я по поводу гретого пива и ответил на длинно-скороговорку:
— Давайте холодное. Я не так простыл, как переночевать охота.
Нет, определённо стоило бы последить за тем, что срывается с языка, ибо дядюшка тотчас ответил:
— К сожалению, мы можем вас расположить в лучшем месте дома, в светлице моей дочери Гвен. Завтра поутру она покинет отца — а нынче решила ждать своего часа во внутреннем дворике. Тревожится: её, видите ли, выбрал лично сам старина Вайс. Пулярку с трюфелями ведь ей готовим, только она и половины не скушает, гер Ланселот.
— Да бросьте, хозяин, какой я вам господин. Кстати, как вас по имени?
— Рогир, гер Ланс, «ты» — и не противьтесь. Господа — они и есть господа, если не кому, то самим себе.
Ага, Вайс, да ещё и старина. Я рассудил, что вполне успею поесть, расспросить Рогира и слегка «перемогнуться», то есть, коли перевести с мужицкого, одолеть сытую дремоту. Потому что именно с подобным заданием я и прибыл в Бликсенбург.
Кот тем временем сладко потянулся и мяукнул навстречу пухлой женщине, заключённой в полотняный фартук почти до самого горла: стряпухе или матери. Последнее маловероятно — лицо у неё так и прыгало от сдерживаемого смеха.
— Ильзе, как там пулярка… э… малышка? Наш гость пожелал горячего.
— Да уплела добрую часть прямо с вертела. Хорошо, располовинила за-ради батюшки. А ведь здоровенная тварища, каплун прямо. Останки на оловянном блюде еле уместились.
Я рассудил, что с гороха только барабанную дробь в кишках наживёшь, и сказал:
— Если так обстоят дела, то я принимаю… э… твоё предложение, Рогир. И желал бы познакомиться с такой почтительной дочерью, как Гвен. Можно или есть запрет?
— Да какой уж запрет! — ответила женщина, задорно тряся щеками. — Стать блюдут — вот и все дела.
Кажется, она не вполне поняла моих слов.
Пулярда оказалась на диво сочной, грибы, — как мне пояснили, выращенные на своём навозе, — ароматными, и я осоловел без всякого пива. Вынул монетку, две, три, вопросительно посмотрел.
— Не надо, — ответил хозяин добродушно и суховато. — Кто берёт золото с земли, берёт и его судьбу, сколько уж ни меняй. И кто размен принял — тако же.
Они что — видели, как я обирал мертвеца? Кто-то из них? Суеверы…
А потом Рогир провёл меня на задворки, чтобы, скажем так, освежиться.
Там росли крошечные туи, а на низкой скамеечке сгорбился худенький, наголо стриженный, зарёванный мальчишка-подросток в толстой вязаной рубахе и трико самых мещанских тонов — серо-бурых, или, как здесь говорят, бусых.
Мы поздоровались. Ясное дело, это оказалась Гвен.
— Сколько тебе лет, Гвендолен…
— Гвиневер, — поправил папаша. — Четырнадцать на днях получится.
— А старик Белый… Вайс — он кто?
Впрочем, я догадался. Знание мифов кой-чего да стоит.
— Главный Волкопёс, — ответила девочка, утерев носишко рукавом. — Сильный — жуть и грозный — аж жуть!
— Рогир, охота тебе отдавать дочку? Ей так уж надо идти?
«На заклание», подразумевал я, и это отразилось на моей физиономии.
— Да нет, — он поморщился, — кому, как не ей, дело наследовать: жена, покойница, мальчишек только мёртвых рожала. Но и Вайсенвульфу никак не откажешь. Они дороги хранят, порядок блюдут, леса чистят, зверя и птицу от потравы защищают.
Ну конечно, рассказывали мне. И своими глазами видел я эту защиту. Трупы по всем обочинам. Дракон Шварца вон цыган истреблял, озеро кипятил, дабы чумы не случилось. И крепко юных девушек любил.
