— Я не буду купцом.
— А кем ты будешь? — спросил он, смеясь и подхватывая ее на руки.
— Капитаном.
Отец не успел взять Кармелу с собой. Пропал с кораблем где-то в Закатном море. Только до этого было еще…
Мать разбудила девочку среди ночи. Одела, не прибегая к помощи служанок, повела вниз, крепко держа за руку и освещая путь свечой. Кармела вздрагивала — не от холода, от возбуждения. Мать казалась ей незнакомой — злой и слишком бледной, и пальцы, сжимающие руку дочери, были ледяными.
У ворот, почти слившись с окружающим мраком, ждала запряженная карета, только от ее резных квадратных фонарей падали на землю желтые круги. Слуга открыл дверцу, помог войти. Карета взяла с места резко, так, что Кармела ударилась о стенку. Но ехали они недолго. Сошли в незнакомом тесном переулке. Ночь была безлунная, звездное небо прорезали шпили соборов. Двери низкого дома перед ними отворились без скрипа, и они попали в еще большую темноту. Безмолвная, громко дышащая служанка провела их по лестнице наверх и оставила одних.
В комнате горела свеча.
Комната была тесная от загромоздивших ее вещей и драпировок, окна завешаны наглухо, и в ней стоял какой-то сладковатый тяжелый дух. Подсвечник со свечой располагался на тяжелом фолианте, обрез которого поблескивал золотом, рядом лежал человеческий череп.
Мать, завидя его, вздрогнула и сильнее прижала к себе Кармелу. Той это не понравилось: она столько слышала про черепа в портовых побасенках, что просто необходимо было рассмотреть его поближе. Она вырвала руку, подбежала к столу и схватила череп обеими руками. С удовольствием подергала его за челюсть и, взгромоздив на стол, попыталась всунуть ему между зубами палец. Мать же ее застыла в ужасе, близкая к обмороку.
Пламя свечи колыхнулось — кто-то раскрыл и закрыл дверь. Мать схватила Кармелу за руку и оглянулась. В комнату бесшумно вошла тонкая высокая женщина в шелестящем черном платье, ее глаза казались раскаленными на бледном удлиненном лице, волосы были скрыты под черным кружевным покрывалом.
— Рада видеть вас у себя, — сказала она низким протяжным голосом, — садитесь. Сложите к ногам моим дары ваши, и вам откроется истина…
Мать подтащила Кармелу к незнакомке, рывком поставила на колени и встала сама, свободной рукой извлекая из складок платья кошелек. Золотые монеты растеклись по темному ковру. Женщина шевельнула их кончиком туфли, присела в кресло:
— Ты щедра, Диана Гонсалес, в девичестве Серрана. Что ты хочешь узнать?
— Для себя — ничего, — сказала мать хрипло. — Для нее — будущее.
— Бог скрывает его от нас благоразумно и щадяще, — ласково продолжала женщина. — К чему знать скорби и печали грядущего этому невинному созданию?..
— Мне их открой, мне! — прошептала Диана Гонсалес хрипло и страстно, прижимая к груди бледные, в кружевах руки.
— Каждому открывается свое будущее, и то, что я скажу тебе, не будут ее — женщина кивнула на Кармелу, — истиной.
— Не будь жестокой, Лугонда Гарсиа! — воскликнула мать. — Или… тебе мало?!..
Лугонда! Пророчица! Кармела вспломнила шепотки служанок и диковиные рассказы в порту об ее гордой и страшной власти. Но не испугалась. Только взглянула с новым любопытством, как недавно на череп.
— Я могла бы не брать совсем ничего, — усмехнулась пророчица, — но тогда будущее не откроет правды. Ты видишь только дурное в людях, и это будет твоей гибелью. Но, впрочем, ладно. Поди сюда, девочка. Ты играла черепом, значит, тебе не страшно? — на плечи Кармелы легли сухие теплые руки, рукава зашуршали, точно листья под ветром, совсем низко склонилось белое страстное лицо.
— Смотри мне в глаза, девочка, — приказывал голос. — Смотри мне в глаза… — Голову заволакивало чем-то сладким: и пугающим, и манящим одновременно. Теплая рука прорицательницы легла на лоб. Она пахла вердийскими соснами, сосны подымались над Кармелой, шлюпка, увозя ее куда-то, плясала на волнах, она то взлетала, то опускалась вниз, и тогда душа замирала, и это было и страшно, и сладостно…
Хлесткая боль вырвала из забытья, руки пророчицы поддержали, мешая упасть.
— Все… все хорошо, — говорила она спокойно, и взгляд перестал быть горящим, полным магической силы. Просто чересчур темно-карие глаза.
— Будешь капитаном, девочка, — сказала она задумчиво и распевно. — Большого корабля…
Кармеле бы подпрыгнуть от радости, только впервые в жизни не хватило сил.
— Большого корабля, — говорила пророчица тихо. — Грозного. Только где счастье, там и беда, об руку они ходят. Человека встретишь. Полюбишь — а ты сильно любить умеешь!.. Только его любви тебе не дано.
— А дальше? — широко раскрыв глаза, шепотом спросила Кармела.
— Что ж дальше… Попадет он на море в беду, и у тебя одной будет сила спасти его. И повернешь ты корабль с прямого курса — ты ведь храбрая, предсказаний не боишься. И спасешь всех. Но как только последний спасенный ступит на палубу твоего корабля — ты упадешь мертвая.
— Лжешь! — закричала Диана Гонсалес. — Лжешь!
Ее собирали быстро, даже не упредив отца. У матери была знакомая — подруга настоятельницы монастыря святой Клеменсии — под Бетией, в глубине материка. Она написала настоятельнице и уже через месяц получила ее согласие. Кармела до последнего дня так ничего и не узнала.
Десять лет должны были вбивать в нее покорностьи выжигать память. А потом отдать в руки чужого и ненавистного — женой. Дважды навещала ее мать. Сообщила о смерти отца. Потом — сияющая и пунцовая — о том, что вторично выходит замуж. Кармела ничего не сказала на это, не проронила ни слезинки. А наутро, разбуженные монастырским колоколом, все узнали про ее побег. Ее не смогли найти под Бетией. И домой она не вернулась. Зеленоглазая Верда с пушистыми соснами… Ты навсегда покинута мной, навсегда…
Маленький талисман большого корабля.
— И все же здесь нечисто, клянусь бабкой покойного адмирала Нуньеса! — Юджин Кейворд поерзал на бочке и прикурил трубку от огня, что подал ему старший помощник и друг Висенте.
— Поторапливайтесь, олухи! К полудню эта калоша должна блестеть, как зубы святого Маврикия!
Висенте поправил бархатную ленту на хвосте седых волос, хмыкнул сквозь зубы:
— Богохульство не доведет тебя до добра, капитан. И почему «калоша»? Все же «Грозный»…
— Имя мужское, х-ха, — хрипло рассмеялся Юджин. — Зато повадками чистая баба. Ишь, растряслась, ровно потаскуха в таверне! Куда льешь?!
Молодой матрос, плеснувший им под ноги водой из кожаного ведра. испуганно вздрогнул.
