Спозаранку ороты поднялись, загомонили, залаяли на своём визгливом и гнусавом языке, засуетились. Когда первые четверо ступили на мост, Аркайчик выстрелил. Бросил ружьё Мелькиму, на зарядку. Пыхнул из второго ружья. Оба выстрела были хороши — два человека повалились, один из них ухнул с мостика в пропасть. А вот стрела, пущенная Мелькимом из лука, цели не достигла.
Ороты опешили, замялись, закричали, не разглядев противника. Аркайчик дал ещё два выстрела — убил одного солдата и ранил другого. Тогда испуганные вояки в панике бросились от моста вспять, повалились на снег, залегли, принялись беспорядочно стрелять.
А потом ухнула мортира.
И следом пошла лавина…
И вот уже две лунных четверти сидят Мельким с Аркайчиком в сенной яме, держат оротов за мостом. Последняя лепёшка и пластик вяленого мяса съедены ещё одиннадцать дней назад. У Аркайчика оторвана ядром ступня; обессиленный старик теперь заряжающим.
Но сегодня, кажется, было их последнее солнце. Если этой ночью, которая уже на подходе, ороты решатся ещё раз попробовать перейти мост, Мельким не сможет их удержать. Коли помогут духи гор, убьёт он ещё троих. Потом одного, может быть, убьёт из лука, когда подойдут ближе. А потом… А потом он бросится к ним с ножом… Бросится?.. Поползёт!
И они убьют его.
Почувствует ли Оталькино сердце, что он умер? Сожмётся ли вдруг, заболит ли, заставив бросить замешанное тесто, сесть на скамью и заплакать ни с того ни с сего? Ведь наверняка она знает сейчас сердцем, что Мельким жив. И ждёт его.
Снова застонал во сне Аркайчик, дёрнул рукой. Воюет старик, бьёт прущих через мост врагов.
А может быть, не ждать? С наступлением темноты переползти мост, прокрасться в лагерь оротов и вырезать их? Сколько удастся. Оставшиеся если и придут в когол, так будет их уже мало. Быть может, справятся с ними старики.
Мельким кивнул своим мыслям, посмотрел на лежащего Аркайчика. Без всякой надежды подгрёб к нему ещё соломы, прижался щекой к заросшей щеке, послушал дыхание. Вроде, дышит…
Ружьё с собой брать не имело смысла: лишняя тяжесть, а после первого же выстрела поднимется весь остаток оротского лагеря. Нет, действовать нужно будет тихо, и лучший помощник здесь — конечно нож.
Нож у Мелькима был хороший, мальчик им гордился и налюбоваться на него не мог. Боевой нож с удобной гнутой рукоятью, с упором, с отточенным клинком синеватой стали, по которому расползлись изморозью закорючки–буквы иноземной непонятной вязи. Это Атульчик проиграл ему ножичек, год назад. Пьян был тогда Атульчик после двух ковшей турки[3] и в пьяном кураже принялся тягаться с Мелькимом в стрельбе из лука. Проиграл конечно…
Как ни был сейчас ослаблен Мельким, но перерезать этим ножом горло — не задача.
Он прислушался к лагерю оротов. Не слыхать было ничего. Может, и не полезут они сегодня на мост?
Впрочем, надежд на то, что они вдруг откажутся от своих планов, не было. Им просто деваться некуда. Или умереть тут голодной и холодной смертью, или пройти мост и двинуться дальше, в надежде наткнуться на какой‑нибудь когол, который окажется по зубам десятку измождённых людей. И конечно же они знают, что противников всего двое. И это их особенно бесит. Но сделать они ничего не могут.
Не могли. Пока не кончились у старика и мальчика заряды…
Ещё засветло, незадолго до сумерек, Аркайчик тихо, не просыпаясь, умер.
С наступлением темноты, выждав ещё некоторое время, чтобы ороты имели возможность заснуть, Мельким погладил старика по холодному лбу и выбрался из ямы.
К тому времени как он дополз до моста, сердце его уже бешено колотилось, а перед глазами плыли радужные круги. Истощённый организм яростно протестовал против каждого движения. Руки и ноги окоченели, пальцы, казалось, смёрзлись между собой.
Кое‑как, почти теряя сознание и поминутно ожидая выстрела, преодолел качающийся мост.
Вдруг пошёл, просыпался с неба, мелкий крупенистый снег. Поднялся ветерок — несильный, но ледяно–обжигающий. Снежная крупа покалывала лицо, норовила попасть в глаза. Видимость сильно уменьшилась. И хорошо и плохо. Тебя не сразу разглядят, но и ты можешь кого‑то не увидеть.
В караульной яме, в десяти шагах от моста, сидел человек в изношенной и грязной солдатской форме, в прожжённой шинели. Совсем ещё молодой, бледный, замёрзший так, что сознание его, наверное, сузилось в точку. Какой уж тут караул — собственную жизнь не прокараулить бы!..
Когда голова Мелькима свесилась над краем ямы, когда он заскрёб руками, переваливаясь внутрь, а из‑под пальцев его посыпалась вниз мёрзлая земля, солдат поднял голову. Потухшие глаза его враз расширились, наполнились сознанием и ужасом.
— Гоблин! — закричал он.
Вернее, ему, наверное, казалось, что он закричал. А на самом деле его простуженное сипение вряд ли было слышно дальше, чем в трёх шагах. Уродливое — такое белокожее и тонкое, голубоглазое — лицо со слишком длинным носом, с полоской пшеничного цвета усиков над верхней губой, перекосилось от страха. Посиневшие губы тряслись от холода и ужаса.
Мельким скатился к нему в яму. Сил, чтобы сразу броситься на врага, уже не было, поэтому мальчик замер, прижимаясь спиной к мёрзлой земле, тяжело дыша, выставив нож вперёд. Солдат сидел напротив, сжимая в руках ружьё с примкнутым штыком, и во все глаза глядел то на темнокожее, волосатое, плосконосое лицо невесть откуда взявшегося гоблина, в его красновато–зелёные глаза, то на синеватый клинок в лохматой руке. Был он молод — юнец ещё совсем, года на три–четыре старше Мелькима. Был он слаб и напуган до полной потери ориентации. Зубы его стучали от холода и волнения.
— Гоблин! — прошептал он ещё раз. И потом, вспомнив: — Тревога!
Но никто не мог услышать и не услышал его «крика».
— Ат кокор, тувлюк! — прошептал ему Мельким, накапливая силы для броска. — Молчи, баран!
Солдатик наконец сообразил — дёрнул ружьё, поворачивая его к Мелькиму штыком. Потянул собачку, но замёрзший палец соскальзывал и был слишком слаб, чтобы взвести застывший курок. Мельким перехватил рукой обжигающий холодом ствол, отвёл в сторону. Потом оттолкнулся спиной от земляной стены и повалился вперёд, на противника, целя ножом в горло. Солдат подался назад, отстраняясь, отворачиваясь, испуганно косясь на смертоносное синеватое жало–остриё.
Удар пришёлся в шею, низко, у самого воротника шинели. Отворилась кровь. Солдат застонал, повалился на бок, бросая ружьё и зажимая рану. Тогда Мельким ударил его ножом, не примеряясь, куда‑то в бок.
