Ширли, воспользовавшись тем, что в машине они с отцом одни, искоса глянула на него и тихонько прошептала: «Папа…» Моти встрепенулся, уставился на дочку и тут же снова на дорогу: «Что, родная моя?» — «Папочка, папуля, я очень люблю тебя», — девочка тронула отца за руку и потянулась к нему, как в детстве, чтобы поцеловать — как раз в этот момент машина остановилась на перекрёстке, и Моти наклонился к дочери, нежно поцеловал. Девочка снова повторила: «Папочка, я очень люблю тебя… и маму тоже… Но у меня своя жизнь, и я не могу… э-э-э… больше оставаться с вами… Я пойду своей дорогой, а она у меня — в Меирии, с друзьями… Это решено…» — «Но, Ширли, девочка… А почему ты не хочешь с мамой об этом?..» — «Я не могу с нею… после того, как… Она такое говорила о моих друзьях. Пусть даже она говорит не то, что думает, но это ещё хуже. Но почему, почему она решила, что должна повторять за… элитариями, их злобные глупости?.. После этого я не могу с нею всерьёз… Познакомившись заново с её семьёй, полюбив их… я не могу такое принять, это… — голос девочки прервался и зазвенел: — предательство… Поэтому я и хочу с тобой поговорить… с тобой мне проще…» Зажёгся зелёный свет, но Моти словно не замечал этого. Сзади разразилась какофония пронзительных сигналов, и он тронул машину с места.
Молча, он проехал за перекрёсток, притормозил у тротуара и медленно заговорил: «Ты неправа, дочка… Мама тебя любит…» — «Я тоже её люблю… Но не могу простить фальшь… предательство… Ты хотя бы не предавал… Ты в этом вырос… Хотя… тоже… нельзя сидеть на двух стульях…» Она замолчала, а отец тихо прошептал:
«Прости меня, девочка…» Ширли снова заговорила: «Ты хотя бы понимаешь, что у меня другой путь. И, пожалуйста, не останавливайте меня, я уже всё решила для себя…» — «Но я же тебе говорил, что это опасно… особенно сейчас, после Турнира… Да, мы заметили, что ты нас не слушала… Вот и у меня неприятности на работе, мне намекнули — это из-за того, что я тебя плохо воспитал… Нет, дочура, только не подумай, роднуля, что я тебя упрекаю!» — поспешил добавить Моти, ласково, но с горечью поглядев на дочь. — Я тебя очень люблю и… даже в общем-то… горжусь, что ты, такая маленькая и хрупкая — и такая сильная у нас выросла… Но пойми: нам с мамой очень тревожно за тебя… А маму не суди строго…
Во многом я тоже виноват… Ведь она всегда старается мне угодить, она меня очень любит… Я должен был раньше это понять и с самого начала не настаивать на многих вещах… Это же её родные… Как я мог! — и Моти опустил голову, охватив её руками. — Они ведь тебя так хорошо приняли!.. Несмотря на то, что ты на меня похожа…» — «Ладно, папуля… прошлого не воротишь… Но ты знай — я пока что поживу в общежитии… А домой — нет, папочка, ни за что… Прости меня, но — не могу…» — и её глаза подозрительно заблестели. «Ладно, родная, не надо расстраиваться… Мы что-нибудь придумаем… А может?..» — с безумной надеждой спросил Моти. — «Нет! И вот ещё что, папа! Вы с мамой обсуждаете опцию Австралии — так вот: НЕТ И НЕТ! Вы как хотите, но для меня это немыслимо!» — «Но там же у тебя была бы возможность получить хорошее художественное образование, анимациями бы занялась всерьёз! А Тору можно учить и там — в той школе, где ты училась. И Яэль рядом — я же видел, как вы с нею сдружились!» — «Нет, папочка, родной мой!
Я ни в какую Австралию не поеду, тут у меня всё самое дорогое… Вот и ты не захотел туда ехать, хотя все родные твои там…» — «Ладно, мы ещё об этом поговорим… Подумай, что у тебя будет с учёбой, если вашу ульпену и вправду закроют, как братья говорили…» — и Моти решительно тронул машину, замолчав и оставив за собой последнее слово.
Моти довёз дочку до перекрёстка, где начинался присоединённый к Эрании микрорайон Юд-Гимель, и она попросила остановиться здесь, дальше не ехать. Он хотел помочь дочери донести её вещи, она осторожно, но твёрдо отклонила его предложение. Она только в полном молчании поцеловала его в щёку, помахала рукой и потащила тяжёлую сумку по поднимающейся вверх и почему-то сильно сузившейся улице… Она слабым кивком и улыбкой ответила на робкую просьбу отца звонить каждый день, только молча пожала плечами… Моти с горечью смотрел ей вслед…
Но почему такой болью сжало сердце?..
* * *
Когда Ширли поздним вечером появилась на пороге их маленькой квартирки в общежитии, Ренана молча, без улыбки, уставилась на неё, потом, не глядя, пробурчала: «А я уж думала, что ты больше не появишься, что тебя дома запрут…» Она поразила Ширли несвойственным ей угрюмым видом и покрасневшими глазами, тем, что молча помогла Ширли втащить и поставить под кровать тяжёлую сумку. Вопреки обыкновению, девушки даже не расцеловались при встрече. Ширли отказалась от ужина, сказав, что поела дома перед отъездом, уселась в уголок дивана и молча поглядывала на подругу, которая лениво ковыряла ложкой в тарелке. Наконец, Ширли спросила: «А ты чего не ешь?» — «Не могу… пока не узнаю, где папа…» — «А-а-а…
Прости…» — не глядя на подругу, протянула Ширли.
Ренану как прорвало: «Это ты прости… Слишком много на меня навалилось со вчерашнего вечера… И всё в себе… Не хотелось никому говорить…» — «А что?» — смущённо спросила Ширли. И Ренана принялась рассказывать о том, что случилось на Турнире. Ширли, потрясённо слушая, поняла, что её вчерашний сон парадоксально отразил реальный кошмар ареста Бенци. Семья до сих пор не знает, где он и что с ним. Ширли вдруг вспомнила, что в её сне Бенци как бы удалялся в завихряющуюся бесконечность, в глазах застыло выражение не свойственного ему отчаяния и безнадёжности. К горлу подступил комок, стало жутко, от чего сердце затрепыхалось в груди с такой силой, что, казалось, воздуха не хватает. Но об этом она подруге не могла рассказать — та и так была почти на грани истерики.
Ширли знала, что Ренана очень любит отца и робко преклоняется перед ним. Подруга начала рассказывать об отце, и затуманенный взор её был направлен куда-то вдаль, она словно бы разговаривала сама с собой, не замечая присутствия Ширли.
Бенци — старший сын в простой семье сапожника и портнихи. Это теперь их называют дизайнер модельной обуви и дизайнер модной женской одежды — показатель уровня, которого они достигли своим талантом и трудом. Неутомимые и весёлые труженики, в руках которых весело горело любое дело. К этому они приучили и своих пятерых сыновей, которые отличались завидным трудолюбием. В семье радостно и естественно, как дыхание, соблюдались еврейские заповеди, хотя знатоком Торы Натан никогда не был. Только старший сын Доронов, Бенци, получил академическую первую степень, но и остальные братья были крепкими профессионалами в своей области. Близкое знакомство с семьёй Нехамы, с её отцом равом Давидом Ханани побудило Бенци начать серьёзное изучение Торы. Уже будучи отцом 4 детей, он пошёл учиться в меирийский колель, йешиву для семейных мужчин, а за ним и двое его братьев. Двое самых младших братьев пошли по стопам отца, не унаследовав, однако, его золотых рук, да и к изучению Торы они не проявляли особой склонности. Шошана смогла привить сыновьям склонность к любому домашнему труду (кроме разве что, кулинарных изысков, чем и сама-то Шошана не очень любила заниматься). Все пятеро славились в Меирии как отличные мужья и отцы. Семья Бенци Дорона пользовалась в Меирии, а теперь и в Неве-Меирии, большим уважением. И вдруг… унизительный арест отца на глазах соседей и друзей…
