class="p1">Тайра сказала, что слышала такие вот лекции от Старейшины Ларса и что уже тогда не понимала концепцию «срама». Что есть срам? Когда гениталии на виду, когда обряд Плодородия проводишь, не скрывшись дома, а посреди селения? С другой стороны — вот омовение происходит, все раздеваются. Или там на праздник Фестиваля — прямо посреди селения парочки обряд Плодородия исполняют и никто им ничего потом не говорит.
Дура ты, горячился Сокранос, совершенно забыв о том, что эта вот девушка — ему может просто руку на голову положить и пальцы сжать — и лопнет у него череп и ее мозгами забрызгает. В такие моменты он начинал внезапно чувствовать себя старше и умнее Тайры, как будто она — мелкая школярка на обучении, а он — старший ревизор над ней.
Дура, говорил он, только с одобрения Объединенной Церкви и освящения брака союзом двух сердец — одобряется… то, что ты обрядом Плодородия называешь, дикарка. А все, что помимо — блуд и непристойности и непотребство. Ибо еще брат Бенедикт, хвала его энциклопедическим познаниям и стремлению к просвещению — говорил, что «потакание своим низменным инстинктам ведет к Врагу Человечества, а отказ от них — к Богу». Тако же и Кодекс гласит, «не возжелай отроковицы юной, ни девицы зрелой, ни женщины в годах, ни вдовицы, ни племянницы своей». В ответ на что Тайра пожимала плечами и отвечала что она и не собиралась с ним обряд Плодородия тут проводить, что не время сейчас, а он и так ноги еле волочит, а после обряда так и вовсе сил лишится. Она предложила просто согреть его и…
И на этом аргументы у Сокраноса кончились. Он предложил просто поверить ему на слово что это дурная идея и разжечь костер. Потому что он совершенно точно знал, что если она прижмется к нему, дабы телом своим согреть — он не заснет. И посреди ночи у него в голове что-нибудь лопнет обязательно… или он сам к ней в… туда потянется, а она ему потом голову оторвет. Потому что «просто согреться», а он лапы тянет.
На его удивление, Тайра — легко согласилась с ним. И даже в божий вид себя привела, по его просьбе — напялила на свою грудь какие-то тряпочки. Конечно, в приличное место ее все равно не сводить, уж слишком много на ней открытого тела, но по крайней мере она перестала совсем непристойной девицей казаться. Слава Богу-Императору.
— Костер — нужен! — повторяет Сокранос: — а греть чужих людей своим телом — неприлично и непристойно для такой девушки как ты.
— Так ты мне не чужой — отвечает Тайра: — мы с тобой знакомы вот уже четвертый день. И я тебе жизнь спасла. А ты — мне. Это то, что сближает, верно? Ты сам рассказывал историю о Ромуле и Женевьеве — что у них любовь с первого взгляда. А любовь — это как козырная карта против непристойности же? Если любовь, то непристойности нет.
— Вот ей-богу жалею, что играть в карты тебя научил — ворчит Сокранос, глядя в огонь: — какая любовь? Ты… вон какая. В тебя любой рыцарь влюбится, тебе на балах у светской знати бывать… только одеть как следует и научить мизинец в сторону оттопыривать. Уж с танцами ты справишься, видел, как ты движешься. Ты — дар Богов, Тайра. А я — просто книжный червь, который пытается прогрызть самое суть вещей… — цитирует он брата Бенедикта, искренне надеясь, что Тайра сейчас бросится утешать его и говорить, что не такая она уж и красивая, а он — не такой уж и книжный червь и что все у них еще возможно…
— Вот какая у тебя цель — говорит Тайра и он чувствует укол сожаления, что она так и не обратила внимание на его слова. Какой возвышенный оборот про книжного червя…
— Да. Именно поэтому я иду к Мудрецу Запада. — нараспев говорит он, благодаря свою исключительную память и вспоминая слова из Путеводителя Идрис: — к западу от Ойкумены возвышаются Яшмовые столбы, оплавленные яростью кинетических болидов, все еще зараженные лучевой болезнью, от которой выпадают волосы и ногти, а звери кричат криком. Они светятся во тьме, указывая дорогу, а прямо за ними раскинулся город Мо. На восток побережье покрыто зеленью, среди которой ютятся рыбацкие деревушки. На юге, за иссиня-черными башнями Итцуоки, простирается пустошь живоглотящих грибов, где строения все алого цвета и лишены окон; в водах тех мест в спокойные дни можно увидеть аллею из удивительных Тварей, ведущую к огромному куполу ушедшего в глубь озера храма… но наш путь ведет не на юг, не на восток и не на Север с его йотунами и троллями, наш путь лежит на Запад. Через Яшмовые столбы, через пустоши Нибину, через землю Дракона Запада Максимуса Третьего, через город Килос с его мэром из сплава серебра и титана, мимо аллей с посаженными на кол язычниками из племени Айн, которые воруют младенцев из колыбелей чтобы принести в жертву Молоху и его подручным, они красят ноги в алый цвет и вырезают шрамы на веках, чтобы показать как они ненавидят Свет. И дальше — по дороге из Желтого Камня, дальше, туда, где обитают чудовища, где за краем горизонта живет Мудрец Запада, который может ответить на любой вопрос…
— И какой же вопрос хочешь задать ему ты? — спрашивает у него Тайра. Сокранос ухмыляется. Это уже становится традицией. Она всегда спрашивает у него это. Он протягивает руку вперед и произносит Слово Света. Рука его снова загорается огнем, освещая все вокруг и он вдруг видит, насколько она красива. Свет падает на ее лицо и она кажется ему статуэткой, вырезанной из слоновой кости — ее кожа белоснежна, на ней нет ни малейшего изъяна, она — совершенна.
— Я хочу задать вопрос — почему у меня не получается. Почему все, что я могу сделать — это заклинание Светильника? Почему у меня есть Дар, но он такой… такой несовершенный! — говорит Сокранос и гасит свет до того, как Тайра сделает ему замечание.
— Я помню — говорит он в ответ на молчаливый укор: — помню я! Свет приманит Тварей, а ты их потом всех убьешь и нам придется немного задержаться. Потому что ты всех убиваешь! Даже Тварей! Все что ты умеешь — это не понимать, что такое срам и убивать всех подряд!
— Неправда. — отрицает Тайра: — еще я умею не убивать. Вот тебя я не убила. Старейшину Ларса я не убила. Много кого не убила.
— Поисковую группу из Церкви убила. Восемь человек… — буркает Сокранос, пряча глаза. Он несправедлив и знает это. Эта группа шла за ним и если бы не Тайра — висеть бы ему сейчас в темном подвале
