Будь жив король Лот и сохрани он свое положение в Дунпелдире, в королевстве Лотиан, он, несомненно, позаботился бы о том, чтобы его старшие сыновья по крайней мере всякий день выезжали с мечом и копьем или хотя бы с луком, дабы изучить пределы родной земли и поглядеть на приграничные земли, откуда в военное время может прийти помощь или угроза. Но на островах для подобной бдительности не было надобности.
Всю зиму — а зима длилась от октября до апреля, иногда и до мая — берега оберегало море, и зачастую даже соседние острова казались облаками, парящими наравне с теми, что стремительно неслись через океан, нагруженные дождем или снегом. До известной степени мальчики предпочитали зиму. Королева Моргауза, укрывшись во дворце от неутихающих ветров, целыми днями грелась у очага, и принцы могли не опасаться непредсказуемых вспышек материнского внимания. Никто не запрещал им присоединиться к охоте на оленей или кабанов — волков на острове не водилось; вооруженные копьями, всадники мчались вслед за мохнатыми гончими через дикие, непроходимые пустоши, упиваясь головокружительной скачкой. Ходили и на котиков — в захватывающие кровопролитные набеги по скользким скалам, где один неверный шаг означал сломанную ногу, если не хуже.
Вскорости мальчики в совершенстве освоили луки: остров кишел птицами, стреляй — не хочу. Что до мечевого боя и военного дела, ратники королевы радели о первом, а о втором можно было послушать в любой вечер, посидев с солдатами у кухонного костра во дворе.
Наукам принцев не обучали. Возможно, что в целом королевстве читать умела одна только королева Моргауза. В ее покоях стоял сундук с книгами; иногда, зимними вечерами, при свете очага, она раскрывала какой-нибудь фолиант, а прислужницы благоговейно следили за ее движениями и умоляли почитать им вслух. Соглашалась она редко: книги по большей части представляли собою своды той древней премудрости, что люди называют магией, а королева ревниво оберегала свое искусство. О нем мальчики не знали ровным счетом ничего, да и не стремились узнать. Какая бы сила — причем сила, до известной степени истинная, — игрою случая ни передалась по наследству Моргаузе и Моргане, ее сводной сестре, всех пятерых сыновей Моргаузы она обошла стороной. Впрочем, принцы только презрительно отмахнулись бы от подобного дара. Магия — это для женщин; они — воины, их сила — сила мужей, и принцы ретиво ее усваивали.
И Мордред — ретивее прочих. Он и не рассчитывал, что с легкостью и сразу же войдет в братство принцев, и в самом деле, бастарду пришлось непросто.
Близнецы неизменно держались вместе, а Гавейн приглядывал за Гаретом, защищая брата от кулаков и пинков двойняшек и в то же время пытаясь закалить маленького баловня матери.
Именно благодаря этому Мордред в конце концов ворвался в заговоренные пределы четверки законных отпрысков Моргаузы.
Однажды ночью Гавейна разбудили всхлипывания Гарета. Близнецы спихнули его с кровати на холодный камень и теперь, смеясь, противились попыткам малыша вскарабкаться обратно в тепло. Гавейн, слишком сонный, чтобы принять решительные меры, попросту втащил Гарета в собственную постель. Это означало, что Мордреду придется переселиться к близнецам. Те — сна ни в одном глазу, настроенные весьма воинственно — даже и не подумали подвинуться, но, расположившись по краям широкой кровати, изготовились к обороне.
Мордред постоял на холоде несколько минут, не сводя с недругов глаз, пока Гавейн, не замечая ничего вокруг и не обращая внимания на приглушенное хихиканье близнецов, утешал малыша. Затем, не пытаясь забраться в кровать, Мордред внезапно подался вперед, резким рывком сдернул плотное, подбитое мехом одеяло с голых мальчишечьих тел и приготовился расположиться на полу.
Яростные вопли близнецов заставили Гавейна обернуться, но он только расхохотался, обняв Гарета одной рукою, и ограничился ролью наблюдателя. Агравейн и Гахерис, закоченевшие на холоде, дружно ринулись на Мордреда, и в ход пошли кулаки и зубы. Но чужак оказался проворнее, тяжелее и жалости не ведал. Ударом в живот он отшвырнул Агравейна назад, на кровать; тот опрокинулся на спину, хватая ртом воздух. Гахерис вцепился зубами в руку недруга. Мордред схватил с сундука кожаный пояс и принялся полосовать противника по спине и ягодицам. Тот наконец выпустил брата и с истошным визгом спрятался за кроватью.
Мордред не стал преследовать обидчиков. Он бросил одеяло обратно на постель, отложил пояс на сундук, затем вскарабкался на кровать и укрылся от холодного сквозняка, задувающего от окна.
— Ну ладно, мы в расчете. Идите сюда. Я вас пальцем не трону, если сами не напроситесь.
Агравейн угрюмо сглотнул, выждал не более минуты-другой и повиновался. Гахерис, все еще потирая ягодицы, свирепо сплюнул.
— Бастард! Рыбацкий ублюдок!
— И то и другое, — невозмутимо подтвердил Мордред. — Как бастард, я вас старше, а как рыбацкий ублюдок — сильнее. Так что заткнитесь и лезьте под одеяло.
Гахерис оглянулся на Гавейна, поддержки не встретил и, дрожа от холода, нырнул в постель. Близнецы развернулись к Мордреду спиной и, судя по всему, тотчас же заснули.
На соседней кровати Гавейн, улыбаясь, поднял руку в жесте, означающем: «Победа!» Гарет широко усмехался: слезы его уже просохли.
Мордред помахал в ответ, плотней закутался в одеяло и вытянулся поудобнее. Вскорости — но не раньше, чем убедился, что близнецы и впрямь уснули, — он позволил себе расслабиться в тепле мехов и забылся сном, в котором, как всегда, честолюбивые грезы в равной доле смешивались с кошмарами.
После этого случая трения прекратились.
Агравейн даже проникся к Мордреду невольным восхищением, а Гахерис, хотя здесь он с близнецом разошелся, угрюмо соблюдал нейтралитет.
С Гаретом проблем не возникало. Мордред без труда заручился его дружбой: к тому располагали и приветливый нрав малыша, и скорая, молниеносная месть, что бастард обрушил на его мучителей. Но Мордред соблюдал осторожность, стараясь не встать между малышом и первым его кумиром. С Гавейном следовало считаться в первую очередь, а Гавейн, в характере которого наследие Пендрагонов отчасти вытеснило темную кровь Лотиана и извращенные дарования матери, воспротивился бы любому посягательству на его права.
В отношении самого Гавейна Мордред оставался нейтрален и выжидал. Пусть сам задает тон.
Так минула осень, за нею — зима, и к тому времени, как снова вернулось лето, Тюлений залив превратился в воспоминание. И манерой держаться, и платьем, и познаниями по части искусств, подобающих принцу Оркнейскому, Мордред ничем не выделялся среди сводных братьев. Как самого старшего, его по необходимости ставили в пару скорее с Гавейном, чем с прочими, и хотя поначалу на стороне Гавейна было преимущество долгого обучения, со временем мальчики сравнялись.
