Сгорая от ревности, я не заметил приближения со спины врага.
Взгляд подошедшего Фомы приклеился к парочке на краю берега.
Ахтымбан склонился к Людмиле, соединил свои губы с ее губами в неподвижном поцелуе. Из уголков его рта потекли тонкие струйки крови.
«Он ее кормит».
— Досадно? — ударил по больному месту Фома.
— А тебе?
— После тебя — нисколе, — Фома с издевкой заглянул мне в лицо и отошел.
Степной рыцарь оказался возмутительно скупым. Он передал даме ничтожную часть покоившейся в животе пищи, небрежно облизал ее щеки и губы и не дал ей облизать себя. Как благородного джентльмена, меня разозлила его жадность, но как соперника за место фаворита атаманши, утешила.
Мое внимание потерялось на долю секунды. Возникшим замешательством попыталась воспользоваться Моня. Она бесшумно подлетела ко мне взъерошенным галчонком. Невысокая, тоненькая и хрупкая на вид, она жалостливо распахнула широкие оранжево — карие глаза и, чтобы я правильно понял, что именно ей от меня надо, облизала пухлые розовые губы.
Мне было стыдно отказать ей в помощи, но я опасался гнева Людмилы. «Ревнивые женщины коварны. Они выдумывают столь изощренные способы мести изменникам, каких не вообразит ни один мужчина в пьяном бреду».
— Пожалуйста, ваша светлость, — Моня пошевелила милым курносым носиком. — Я таки голодная. Никтошеньки со мной не делится. Никтошеньки меня не любит.
Моня затаила дыхание, скрываясь от вездесущего запаха крови. Я удивился ее худобе. Над верхней застежкой писарского фрака почти не выделялась женская грудь. Издали Моню можно было принять за мальчика — подростка.
Я замешкался, соображая, смогу ли аккуратно выдавить из себя немного проглоченной пищи и влить в рот девушки.
— Пшла вон, мерзавка! — взревела разъяренная Людмила.
Она метнулась к нам, схватила Моню за шею и бросила ее на землю. Моня пискнула, как мышонок, и пулей метнулась в лес.
— Куды! — рявкнула Людмила. — Я т-те побегаю! Воду погляди!
Пугливо озираясь, Моня прошмыгнула к реке. Никто не заступился за нее.
Я оцепенел.
— Молодец, Тихон, — Людмила потерлась щекой о мою щеку. — Увьется за тобой — оттяпай ей уши.
Дрожащая Моня полуползком выбралась по колючей осоке на край берега и замерла, пристально всматриваясь в глубину.
— Не торопись, Сорока. Дай Барчонку полюбоваться, как тебя чудо речное ухватит, — окрикнул ее Фома.
Придерживаясь за кочки прибрежной травы, Моня вытянулась в струнку. Почти Она сделала маленький глоток, не производя волнения на воде, и подняла голову, всматриваясь в далекое дно. Затем она молниеносно погрузила руку в воду и вскинула ее с пойманной красноперой щукой.
Грицко отрезал Моне путь отступления к лесу. Сильным размашистым ударом он выбил добычу из ее руки. Моня взвизгнула, трусливо огрызнулась, припадая к земле. Длинная увесистая щука в два прыжка достигла реки и громко шлепнулась в воду.
— До чего дурны бабы, — Грицко покосился на Людмилу. — Всю воду разбаламутила.
Некоторое время мы стояли на берегу. Первым отважился на риск Ахтымбан, поскольку начал слабеть от проникшей в раны осиновой смолы. Раздевшись догола, он разорвал штаны на тряпки и по середину груди погрузился в воду. На него смотрели, как на самоубийцу. Не обращая на нас внимания, он мокрой тряпкой вымыл щепки из ран и нарвал листьев осоки. Ахтымбан не сморщил нос, не шевельнул бровью, вырезая листом осоки потемневшее мясо. Он продолжал медицинскую операцию до тех пор, пока обагрившиеся свежей кровью раны не начали зарастать. Когда очищенные раны бесследно исчезли, он выкупался и попил чистой воды. На берег Ахтымбан не вернулся. Он заплел на три узелка мокрые волосы и остался стоять полупогруженным в реку, наслаждаясь прохладой.
Под присмотром Людмилы я опустился на четвереньки и попытался зачерпнуть воды ладонями. Особенности комплекции не позволяли мне припасть к земле и мешали сохранять равновесие. Я панически боялся свалиться с берега. Ладони доставляли ко рту лишь скользкую тину. Немного осмелев, я уцепился когтями за край берега, нагнулся и поймал губами легкую волну. Пресная вода показалась мне сладкой после соленой крови. Я вдоволь напился и умыл лицо. Впервые никто не поднял меня на смех, поскольку сородичи утоляли жажду одновременно со мной. Этот тактический прием предупреждал нападение опасных речных жителей.
Промедление водного чудовища развеяло всеобщий страх перед ним. Яна и Фома сбросили одежду и попрыгали в реку, рассыпая фонтаны брызг.
Истерически визжа, Яна захлопала руками по воде и принялась скакать перед невозмутимым Ахтымбаном. Поднятый со дна ил придал ее белоснежной коже зеленоватый оттенок. Она была прекрасна в своей дикой шалости. Я невольно засмотрелся на нее, хотя ее худосочные формы и мужицкая резкость жестов вступали в противоречие с моим притязательным вкусом. Она отвернулась от Ахтымбана и призывно уставилась на меня, полупригнувшись к водяным лилиям. Ее сухие волосы разлетались волнистой гривой, на белых щеках появился румянец возбуждения, губы налились манящим теплом. Фома подскочил к ней сзади. Он попытался подмять ее под себя, как кобель зажимает сучку. Яна вывернулась и опрокинула его на дно. Они скрылись из вида под созданными ими волнами, и вынырнули рядом с берегом, тесно прижавшись друг к другу. Их наготу стыдливо прикрывали тоги из роголистника. Яна осыпала Фому быстрыми кусающими поцелуями. Затем она снова ускользнула от него и подплыла к Ахтымбану.
— Под твой ш-щит прибегла, Ахтым, — она расплела его косу. — Утомил меня Фомка. Нас-скучил он мне. К тебе потянуло.
— Не возьмет он тебя, — Фома выскочил в шаге позади нее. — Осина его одолела.
Ахтымбан взглянул на него с яростью.
— Да ш-штоже ты молчиш-шь, — Яна изобразила реверанс. — Уж-ж коль ясновельможная пани раскланивается пред тобой, негож-же молчание хранить. Али взаправду ос-синовая с-смола замес — сто кр-рови в ж-жилах твоих течет?
Она плеснула ему в лицо мутной воды. Зайдя сбоку, она подпрыгнула, нацеливаясь прикусить ему ухо. Ахтымбан перехватил ее левой рукой за шею и опустил под воду. Яна царапалась и брыкалась. Над водой виднелись только ее ноги. Фома с обыкновенной для него ехидной усмешкой наблюдал со стороны, щурясь от летящих на него брызг.
— Милостивые государи, — неожиданно для себя самого выпалил я. — Негоже обижать барышню. Она есть хрупкое творение природы, подобное весеннему цветку. К барышням надо относиться с благоговейным трепетом. Стараться не обижать их ни словом, ни взглядом, ни прикосновением.
