– В Калифорнии большие трудности. Обрывы линий и тому подобное, мэм. Может пройти много времени, прежде чем они смогут дозвониться до вас.
– Да, я слышала. Я вам так признательна. А как у вас? Вам удалось связаться с семьей?
– Мне сообщили, что с моим отцом и братом все в порядке. Но им ничего неизвестно относительно невестки и детей.
– А сколько лет детям?
– Точно не помню. Меньше десяти, но точно я не знаю.
– Ox! – голос Хетти прозвучал сдержанно, подавленно.
– В чем дело? – спросил Бак.
– Нет, ничего. Просто…
– Что?
– Не обращайте внимания.
– Скажите мне, мисс Дерхем.
– Помните, что я сказала вам в самолете? В новостях тоже говорят об этом. Исчезают все дети, даже не родившиеся.
– Да.
– Я не хотела сказать, что дети вашего брата…
– Я понимаю.
– Извините, что я заговорила об этом.
– Нет, все нормально. Это странно, не правда ли?
– Да. Я разговаривала по телефону с капитаном, он вел рейс, на котором вы летели. Он потерял жену и сына, а с дочерью все в порядке. Она тоже в Калифорнии.
– Сколько ей лет?
– Думаю, около двадцати. Она учится в Стенфорде.
– О-о!
– Мистер Уильямс, как вы себя называете?
– Бак. Это прозвище.
– Ладно, Бак. Я знаю, как лучше сказать о вашей племяннице и племяннике: будем надеяться, что они – исключение, что с ними все в порядке.
Она заплакала.
– Мисс Дерхем, не переживайте! Никто сейчас ничего не понимает.
– Зовите меня Хетти.
Это позабавило его при данных обстоятельствах. Она извинилась за свою неловкость – просто она не хотела быть слишком официальной. Если он – Бак, значит она – Хетти.
– Думаю, нам не стоит продолжать говорить об этом, – сказал он, – я только хотел сообщить вам новости. Я думал, что, может быть, вы уже знали.
– Нет-нет! Повторзю, я вам очень благодарна. Не позвоните ли вы мне еще как-нибудь в другой раз? Вы такой прекрасный человек, я очень ценю то, что вы сделали для меня. Хотелось бы услышать вас еще раз. Сейчас так страшно. Одиноко.
Он не стал спорить с этим. Удивительно, но ее просьба совсем не звучала как приглашение провести время вместе. Она казалась вполне искренней, и он был уверен, что такая она и есть. Приятная, испуганная, одинокая женщина, весь мир которой перевернулся, как и у него, и у всех других, кого он знал.
Когда Бак отошел от телефона, он заметил как из-за конторки ему машет молодая женщина.
– Послушайте, – шепотом сказала она ему, – мне не разрешили сделать объявление из-за опасения, что может начаться столпотворение, но нам стало известно, что "ливрейные компании" объединились и перенесли свой коммуникационный центр на среднюю полосу около перекрестка Маннгеймской дороги.
– Где это?
– Совсем рядом с аэропортом. Сейчас нет никакого движения ни к терминалу, ни от него. Полный затор. Но если вы дойдете пешком до перекрестка, вы наверняка найдете там ребят с портативными рациями, вызывающих и отправляющих лимузины.
– Представляю цены!
– Даже не представляете!
– Но представляю очередь!
– Как очередь на прокат автомобилей в Орландо, – сказала она.
Баку не приходилось стоять в этой очереди, но он мог ее представить. Именно так все и оказалось. Добравшись с группой людей до перекрестка Маннгеймской дороги, он нашел там диспетчеров в окружении большой толпы.
Периодически провозглашавшиеся сообщения привлекали всеобщее внимание.
– Мы полностью загружаем каждую машину. Сто баксов с человека в любой пригород. Только наличными. В Чикаго мы не ездим.
– Кредитные карточки не принимаете? – гаркнул кто-то.
– Повторчю, – повысил голос диспетчер, – только наличные. Если наличные или чековая книжка имеются у вас дома, можете попросить водителя поверить, что вы расплатитесь там.
Он перечислял компании и направления, которые они обслуживают. Пассажиры, стоявшие в очереди у обочины, быстро заполняли машины.
Бак расплатился за рейс в северные пригороды международным чеком в сто долларов. Через полтора часа он занял место в лимузине с другими попутчиками. Убедившись, что его сотовый телефон по-прежнему не работает, он дал водителю пятьдесят долларов, чтобы воспользоваться его телефоном.
– Никаких гарантий, – сказал тот, – иногда удается прорваться, иногда нет.
Бак подключил телефон к своему компьютеру и набрал номер Люсинды Вашингтон.
– Вашингтон слушает, – ответил мальчик-подросток.
– Камерон Уильямс из "Глобал уикли" просит Люсинду.
– Мамы нет, – ответил молодой человек.
– Она еще в бюро? Я хотел спросить ее, где я мог бы остановиться поближе к Вокегану.
– Мамы нет нигде, – ответил мальчик, – я остался один. Мама, папочка – все ушли. Исчезли.
– Ты в этом уверен?
– Вот их одежда, там, где они сидели. Даже контактные линзы отца поверх купального халата.
– Прости, сынок!
– Все нормально. Я знаю, где они, я ничуть не удивлен.
– Ты знаешь, где они?
– Вы знаете мою маму, поэтому вы должны знать, где она. Она на небесах.
– А как ты? Есть там кто-нибудь с тобой?
– Да, здесь мой дядя. И еще один человек из нашей церкви. Наверное, он единственный, кто остался.
– Значит, ты в порядке.
– Да.
Камерон свернул телефон и отдал водителю.
– Посоветуйте, где бы мне можно было остановиться, чтобы утром вылететь из Вокегана?
– Дорожные отели, наверняка, переполнены, но на Вашингтонской дороге есть пара ночлежек, куда, пожалуй, вы смогли бы втиснуться. Это довольно близко от аэродрома. Тогда вы – мой последний пассажир.
– Сойдет. В этих притонах найдется телефон?
– Телефон и телевизор вы найдете там скорее, чем проточную воду.
Прошло много лет с тех пор, как Рейфорд Стал бросил пить. Айрин никогда не была любительницей выпить, а за последние несколько лет вообще стала совершенной трезвенницей. Она настаивала на том, чтобы в доме он не держал на виду крепкие напитки, если уж он не может обойтись без них. Она не хотела, чтобы Рейми знал, что его папочка выпивает.
– Но это нечестно, – возражал Рейфорд.
– Это благоразумно, – парировала она, – пусть он ничего не знает и ничего не будет знать.
– Но как это согласуется с твоими настойчивыми требованиями к нам: во всем быть правдивыми.
– Говорить правду не всегда означает, что ты должен рассказывать все, что знаешь. Скажем, ты говоришь экипажу, что собираешься принять ванну, но ты ведь не станешь описывать это во всех деталях, не так ли?
– Айрин!
– Я только говорю, что ты не должен показывать своему сыну, которому не исполнилось еще и десяти лет, как ты потягиваешь крепкие напитки.
Рейфорд пришел к выводу, что с ней трудно спорить, и стал хранить свой бурбон в тайнике, высоко и незаметно для глаз.
