— Я бы помог.
— Стало быть, не жалуешь колдуна?
— Да.
— Ну, так помоги.
— Чем?
— Расскажи все, что знаешь о нем.
— Я мало чего знаю, — развел руками Грыж.
— Раз невзлюбил, стало быть — есть за что, — рассудил ведун, — так расскажи —как!
* * *
Родителей я не помню, прижился сироткой у добрых людей, с младых ногтей отрабатывал свой хлеб, как мог. К двенадцатой весне ходил в подпасках. Мальчишек, которым исполнялось тринадцать, уводили куда-то. Месяц, а то и три их никто не видел. Возвращались они уже какими-то другими, почти не улыбались. Мои сверстники пытались их выспрашивать, ответ один — сами, мол, все узнаете. У меня было двое приятелей, оба старше меня. Сначала забрали одного, Чуху, он вернулся через три месяца, встретил меня — как чужого. Потом ни с того, ни с сего избил меня… Потом увели другого моего друга, Крыска, он так и не вернулся. Я спросил у Чухи, тот ответил, как сплюнул — «Не Судьба».
Между тем, приближался и мой срок. Я все думал, что там такое — как мальчишек делают мужами? И боялся. Если Крыска, у которого отец слыл мужем уважаемым, что в воду канул, что же ждет меня, сирого? Ночами я не мог заснуть, представляя все более страшные сцены, ведь мальчишки — те, кто еще не бывал там — чего только не рассказывали. И еще я случайно увидел Белого Ведуна, он проезжал по какой-то надобности нашу деревеньку. Кажется, он заметил, вернее — почуял мой взгляд, и на мгновение наши глаза встретились. У меня так ножки и подкосились. Верно, это меня и спасло — теперь-то я знаю много, это мальчишка может смотреть куда угодно и на кого угодно, если же муж посмотрит в глаза — то вызов. А я уже приближался к тому возрасту, ночью баловал во всю. Вот я и думаю — когда я под взором Белого Ведуна на землю присел, колдун, небось, успокоился за меня…
А вот я не мог найти себе места. К тому же слышал я, что сиротки, повзрослев, нередко сами из дома уходят. Так что мне терять? И я решился нарушить обычай. Как раз пришло время одному пареньку с хуторка в трех верстах от моей деревеньки. Ну, я уже пригляделся, знал — кто забирает. Как те люди мимо нас прошли, я тут же — ноги в руки, хлеба в котомку, да другой дорожкой — к хуторку. Высидел в кустах, дождался — увели мальчишку. Я следом, шагов двести-триста держал, за кустами зелеными прятался. Как сейчас помню, сердце билось, едва из груди не вырывалось. Ежели поймали б тогда — убили смертью лютой. Но я осторожный, да и везло, видать. Или — Судьба…
Шли долго, но я лес знал, и сейчас ту дорогу показал бы! У Воронева камня, что на излучине, свернули тропкой налево, в самую чащобу. Я — за ними, вот чудеса — за буреломом — вишни посажены, как раз белыми цветами покрылись. А дальше, за священными деревьями — то ли озерцо, то ли прудик, с тисами. А за Виевым деревом — большой дом, ни дверей, ни окон. Покричали те люди, что мальчишку привели, сверху, а было в том доме два пола, открылось окошко потайное, спустили лесенку. Поднялись по ступенькам со скрипом — аж мне слышно. А я притаился, схоронился, решил выждать, сколько смогу. Не прошло и часа, как из большого дома крики донеслись, точно режут. У меня — мороз по коже. А там все кричат и кричат, я прислушался — не один мальчишка орал, два голоса точно, а может — и три. Так я и просидел у того дома день, заночевал прямо в лесу, потом еще день сидел, и еще… Хлеба по чуть-чуть только кусал, попить — к речке бегал, само собой, из тисового омута не пил. И все три дня — крики истошные…
А на четвертый день к большому дому Белый Ведун приехал. Уж как я хоронился, он ведь — все чует! Пронесло меня, не заметили. А как хозяин наверх забрался, тут такой ор занялся, хоть ухи затыкай. Так до вечера продолжалось, а как солнце зашло, лесенку опустили. Смотрю — спускается Белый Ведун, злой-презлой, а за ним те люди злые, рожи красные, потом — спускают сверху тело мальчика. Понял я тут — мертв, замучили до смерти. Куда они бездыханное тело понесли, не знаю — побоялся следить. Гляжу — позвал Белый Ведун еще кого-то , показалась наверху рожа жуткая без носа, без ушей, веки вывернуты, аж синие. На шее оберегов — дюжины дюжин! Верно — тоже ведун, точно — заглавный в большом доме. Белый Ведун страшилище за собой зовет, а тот на лестницу показывает. Ну, главный хозяин прикрикнул, да махнул рукой, мол, не все ли равно, да — прочь. Страшилище послушалось, вслед зачастил, ноги в раскоряку. А лестницу так никто и не убрал.
Тут я и понял, что настал мой час. Раз лестницу не убрали — стало быть, в большой доме никого не осталось! Выждал я, чтоб хозяева подальше отошли — да и забрался по лесенке вверх. Трус я, да вот осмелел почему-то! Может, от криков истошных и сам свихнулся…
Быстро шмыгнул внутрь — там палаты с дверями, как в хорошем тереме, да стоны из-за дверей. Окон нет, если б не та дырка, через которую сюда залез — и вовсе темень была б. Открыл ближнюю дверь, оттуда голосов не доносилось. Светит свечка белого воска, полумрак, посреди — висит паренек незнакомый моих лет, вниз головой подвешен. Харю раздуло, аж кровь выпирает из вен застойная, синяя. Глаза открыты, на меня смотрит, да чую — не видит. Выскочил я из комнатенки, да в другую дверь. Там тоже свечка… И мальчишка висит, стон раздается, я поначалу не понял даже, на чем! Голенький, а ремни — вроде прямо от спины к потолку натянуты. Пригляделся — да ведь ремни прямо в тело, под кожу продеты, на живом висит. Стою — не жив, ни мертв, да все больше понимаю. На спине у парня — две раны от шеи до зада, широкие — то кожа вырезана. На ремни… И на эти ремни же — дав и подвесили…
Рядом ножи лежат, схватил один — острющий! Зачем взял — не знаю, может — хотел парня освободить, да только — услышал за дверьми скрип половиц. Хозяева вернулись. Я так, с ножом в руке и выскочил, а навстречу, видать, только в дыру пролез, кряхтит — тот безносый.
— А ты откуда? — вытаращился на меня, а я — на него, как заметил, что и язык раздвоен, что у гадюки, и вовсе оцепенел, — Кто тебя привел?
Только это меня и спасло — безносому и в голову не пришло, что я сам сюда забрался, решил, видать — привели очередного мальчонку, да плохо заперли, непорядок… А потом он глаза опустил, нож в моей руке приметил, да как заорет.
— А ну, отдай!
А у меня в глазах все тот паренек, что на ремнях из собственной кожи подвешен. Нет, что угодно — но такого с собой проделать не дам! Опомнился я, да смекнул, как обмануть безносого. Протянул, было, нож — отдаю, вроде, тот — руку вперед, а я — по ней и резанул. Тот опомниться не успел, а я — налево скок, да ножом ему в бок! Страшила за рукоять руками, вынуть хотел, ему не до меня. Я — в дыру, смотрю — по лестнице один из тех, кто мальчишек приводит, мне навстречу забирается. На меня глаза круглые вытаращил, видать, решил — один из мальчишек убегает.
