Иначе говоря, я получила заказ. С нарушением правил — к мужчине должен был по традиции идти мужчина. Но, как объяснил наш Старший, Рагнлейв, или Волк Власти, там нужно было попробовать уговорить. Слишком необычной казалась причина вызова.
Когда же Рагнлейв хочет — того неизбежно хотят все.
Место, которое назначил клиент, слегка удивляло: не квартира, не гостиничный номер, снятый на день или два, но заброшенный лесопарк, который лет десять назад хотели облагородить во имя того, чтобы там развлекались жители Стекольны и ближнего Подстеколья, однако, похоже, помешали местные лепреконы. Бортовой камень троп кое-где повыкрошился, плитки проросли травой и оделись мхом, скамейки потеряли изначальный цвет, руины платных игровых площадок пережили не одно нападение близлежащих дачников, и деревья разрастались невозбранно на обломках униженной цивилизации. Ясени и каштаны стояли все в тусклом янтаре, ёлочки с меня ростом — сплошь в малахитовых бусах, клёны — в стыдливом румянце.
Словом, здесь была прежняя благодатная, чистая, бесплатная тишина.
И был он.
Элегантный менеджер высшего звена в темно-сером костюме-тройке с чёрным пластроном поверх белой сорочки и бежевом тренче. Одет слегка старомодно, как принято у малых властителей дум: биржевиков, журналистов, торговцев зарубежной недвижимостью. Седина и морщинки еле прорезались, что для европейца означает рубеж между шестым и седьмым десятками.
Мы поздоровались. Он меня узнал, я его тоже. Это нетрудно и без фотографий, вернее — вообще нетрудно, когда вы оба изготовились. Клиент излучает недвусмысленный призыв, а дирг на иконке, прикреплённой к письму, выглядит стандартным человеком со смазанными жизнью чертами, приоткрывая свою инаковость лишь перед лицом События.
— Простите, вы не меня ждёте? — произнесла я с кокетливым смущением. Довольно хорошо наигранным.
Мужчина лаконично кивнул.
— Назовитесь на всякий случай, — тон мой охладился до окружающей температуры и стал таким же деловым, как его костюм.
— Нобиру Тагноль.
Ник, выбранный им для секретной переписки. Неоригинальное куда надёжней всяких словесных вывертов.
— Могу поручиться, в вашем паспорте значится не это.
— В льготном страховом полисе на миллион евро — тоже.
— Объект страховки?
— Моя жизнь.
— Когда истекает срок?
— Через четыре дня, четыре часа и пять минут. Мой шестидесятый день рождения. После этого полис аннулируется, и мои дети не получают ничего.
— Похоже, вы до последнего полагались на случай. Возмещение частичного ущерба предусмотрено?
— Нет. Стать калекой меня страшит ещё больше, чем сделаться мёртвым.
Хм. Подчеркнём для себя «ещё».
— К тому же риск не стоит таких денег. В любом случае компания проведёт своё собственное расследование.
— И самоубийца, так же как покусившийся на суицид, не получает за свои хлопоты ничего.
Он молча подтвердил мои слова.
— А мы вполне сходим за несчастный случай. Или за скоротечный инфаркт. Да ещё сравнительно дёшево обходимся заказчику.
— Разве у вас нет нужды в людях? — ответил мой заказчик. — Продукт питания, опять же детей с нашей косвенной помощью зачинаете. Кстати, два однокоренных слова в стоящих рядом фразах — плохой стиль. В рекламе неуместен.
Выражение лица у него по-прежнему было серьёзное. Не знаю почему, но это мне понравилось.
— Я имею право получить более подробное объяснение вашим резонам, чем вы пока дали, — ответила я, — но это не значит, что от вас требуется демонстрировать эрудицию.
— Да, вы предупредили заранее. Возможно, потому я и не стал ограничивать свою исповедальню стенами, — он пожал плечами и отчего-то поглядел мне через плечо.
— Чтобы нас услышали другие.
— Услышали деревья. Здесь не бывает людей, кроме самых последних чудаков, уж поверьте.
А потом — разве мы занимаемся чем-то нелегальным, что надо скрываться ото всех? Так я подумала про себя и усмехнулась, будто соглашаясь с ним.
— Видите ли, — продолжил он с той же лёгкой, почти безразличной интонацией. — Я ведь тоже из племени чудаков и оригиналов. С другой стороны, история моей жизни настолько заурядна и благополучна, что не заинтересует никого. Страховщики не додумаются проверить кровь на избыточные эндорфины — но, кстати, вы знаете, что через небольшое время ваши обезболивающие становятся идентичны человеческим?
— Практически идентичны, — поправила я. Черт, что там был за намёк на флору и фауну?
— У людей гормоны тоже слегка различаются в зависимости от конкретной особи. То есть видеть можно, доказать нельзя, — гнул свою линию Нобиру. — Моя компания серьёзно этим обеспокоена.
Моя компания. Льготный тариф — для своих. Ну разумеется, такие вещи мы заранее проверяем. Однако…
— Я не числюсь в рядах официально. Слишком стар для такого, — Нобиру как бы не замечал моих сомнений и продолжал подкидывать дрова в топку.
На что он намекает? Его наняли поработать подсадной уткой? Ну да, разумеется. И дорогостоящей.
Нет, я чётко спрошу.
— Каков предельный срок, когда ещё можно заключить договор с вашей организацией и начать выплачивать взносы? — сказала я с самой любезной и равнодушной улыбкой из возможных.
— Сорок пять лет.
— В вашем случае правило было соблюдено?
И по глазам вижу, что нет. Сверхльготная страховка была, по сути, подкупом.
И всё же отчего тогда этот субъект проговаривается, откровенничает и напрашивается на сочувствие?
Нет, на некоторых заурядных встречах тоже стоило бы присутствовать вдвоём. Я ж его и так и этак убью: как заказчика или как провокатора. Будет похоже на страстный «французский» поцелуй. Следов можно не оставлять никаких — нужно ли говорить, что даже отточие под нижней челюстью делается практически незаметным минуты через две. А вообще наш морфин — это бонус, который не всякий человек ещё и получит. Чего от меня хотят официальные лица — поймать на выходе из парка? Так я первая подниму тревогу по поводу внезапной кончины любовника.
И тотчас я соображаю, что сверхмеры предосторожности я могла бы и не принять, если бы он кое-чего не выдал. Или всё-таки приняла бы — учитывая хороший обзор местности на просвет?
— Вы хотите сыграть в навязанную свыше игру? — говорю я куда тише прежнего. — Вам этот миллион необходим прямо до смерти? Вы так привязаны к своим взрослым детям? А, любопытно, — они к вам тоже?
— Да. И три «нет», отвечает он гораздо твёрже прежнего. — Только игра не их. Игра, по сути, моя собственная. То есть я согласен был рисковать до последнего предела, но не ради денег. И не для своей компании. Для вот них.
