— Снаружи деревянные, а внутри свинец, — это господин мой Рейгред шепотом говорит, — потому здесь и стоят. Потихоньку один разгрузим, дырочек в свинце навертим…
— А труп куда? — господин Эрвел спрашивает.
— По остальным распихаем. Там же ни одного целого тела нет. Вывезем вместе со всеми. Парни не обидятся, святое же дело — жизнь невинную спасти. Я с Арамелом поеду, прослежу, чтоб все путем. Выпущу, когда подальше отъедем.
Примолкли оба, и на хоры смотрят, где в рядок девять гробов выставлены, с кальсаберитами, каких драконша наследникова на куски разорвала.
— А когда казнь? — опять господин мой Эрвел спрашивает.
— Думаю, завтра, — тут господин мой Рейгред вздохнул, тяжелехонько так, — Мельхиор как оклемается, так сразу примется узлы затягивать. Если б сегодня его не прихватило, еще можно было бы на что-то надеяться.
— Не пойму, — Эрвел говорит, — Он же болен. Надо ведь полечиться, в себя прийти. Доктор ему не позволит…
— Плевал он на доктора! В девяносто лет не лечатся! Это ему сигнал от безносой — поспеши, мол! Черт, неужели ты не понимаешь…
— Не чертыхайся в храме. Понимаю.
Опять молчание. И опять господин мой Эрвел спрашивает:
— Когда вы с Арамелом уезжаете?
— Не знаю. Постараюсь уговорить побыстрее…
— Но не завтра ведь? Так или иначе — после назначенной казни.
И слова его последние как бы в воздухе повисли. И господин мой Рейгред ничего на них не сказал. А брат его дале пытает:
— Мельхиор не выпустит никого, когда обнаружит исчезновение Имори. И сразу догадается, что это наших рук дело. Поймет, что мы прячем его где-то под боком. И в гробы заглянет, даже если мы будем молчать, как немые…
— Ты уже засветился…
— Да.
— Тогда уходи. Я буду думать сам.
— Про кальсаберитские гробы? Идея могла бы сработать, но только летом. Зимой живой человек в гробу долго не пролежит. Вернее, пролежит, но живым быть перестанет.
— Не про гробы. Про другое.
— Времени нет, Рейгред. Совсем нет.
Тут господин мой Рейгред взбеленился:
— Проклятье! Удобную ты себе роль выбрал, братец! Скептик, чтоб тебя! Критик! Ты сам хоть что-нибудь предложил? Сидит тут и критикует!
— Жалко, Альсарены нет… У нее бы наверняка такой пророшок нашелся, от которого человек будто мертвый становится. Не дышит будто бы, и холодный…
— Ну да, подсыпать Имори в миску, утречком его обнаружат и вытащат на ледник, где он благополучно замерзнет…
— Стандартно мыслишь. Почему — Имори? Почему бы не…
Пауза. Я слышал, как они оба дышат, трудно, учащенно, словно бежали сломя голову, да все в гору…
— Фантазия у тебя, Эрвел, — проговорил наконец молодой господин, а голос у него охрип, и даже дрожал немножко, — похлеще моей…
— Ты не понял… — прошептал Эрвел, — я не имел в виду… Альсарена все равно далеко…
— Угу, — согласился младший, и не ясно было, то ли поверил он брату, то ли нет.
— Думаешь, ляпнул, а теперь на попятную? Рейгред, я же правда ничего такого…
— Само собой, ничего такого. Это я… Это мой извращенный разум…
— Рейгред!
Зашуршала ткань. Молодой господин отвернулся. А я сидел на полу за спинами у их и кулак кусал. Это надо же! Ради моего батьки, ради простого мужика, слуги самого распоследнего… Можа вылезть, рассказать господам моим про наследника, про Мотылька да про крестьян, что ночью к бабке Радваре приходили? Можа вместе мы и напридумаем что-нито?..
— Смотри, — пошевелился вдруг господин мой Эрвел, и померещилось мне на миг, что это меня он в темноте углядел. — Смотри, — сказал он, — Свечи-то на Древе все горят.
— Отец Дилментир следит, чтоб не гасли, — ответил Рейгред, — Работа у него такая.
— Поддерживать надежду? — старший вдруг поднялся, глядя на алтарь, — Зачем мы пришли сюда, брат?
Тот фыркнул:
— Убедиться лишний раз, что эту поганую жизнь не переделать. Точнее, ее можно сделать еще поганей. Тут возможностей прорва.
— Рейгред, — сказал старший, — Сожженое Дерево расцвело. Разве ты не веришь в чудо Дня Цветения?
— Никогда не видел ни одного чуда.
И такая горечь в голосе, такая боль…
— Свет для каждого из многих, и любовь, — нараспев проговорил старший, — День Цветенья на пороге холодов…
Я и думать не мог, что знает господин мой Эрвел деревенскую песенку. И так она в устах его прозвучала… ну словно бы молитва… словно бы отец Дилментир прочитал тихонечко из Истинного Закона: " …горести ваши и потери — лишь испытания бессмертной души на смертном пути, как морозы и вьюги — испытания на пути года…"
— Пойдем, — позвал старший брат младшего, — Пойдем, преклоним колена. В храме следует молиться, а не заговоры плести.
И вздохнул младший, и тоже поднялся. Провел ладонью по стриженым волосам, будто взгляд мой затылок ему щекотал. И обернулся.
И увидел меня.
— Летери, — только и вымолвил он.
И я встал между скамей и посмотрел в глаза ему.
— Господин мой Рейгред, — сказал я, — Господин мой Эрвел. Выслушайте Летери, слугу вашего.
Надо уходить. Уходить, по большому счету, надо было еще вчера. После массового посещения крестьян. Но — больные… Я не был уверен в прочности кокона нашего эрса-тахх. Их нельзя было трогать. Поэтому ночь мы провели здесь же, а теперь, как только поговорю с "представителем" от крестьян…
Поднялся глянуть больных. Спят. Просто спят. Послесонье. Ничего, теперь их уже можно будет разбудить.
Печку запалить надо. Согреть воды, напоить обоих. Спят. Тихо, спокойно спят. Это хорошо. Но все равно, придется убираться отсюда. Хвала Сущим, пока никто еще не успел донести. Может, кстати, и успел уже. Ладно. Печка.
У печки, у самой дверцы, подальше от печной лежанки, где посапывали Летери и его бабка, дремал, свернувшись, закутавшись в крылья, как в плащ, Иргиаро. Проснулся и посмотрел на меня. В полутьме в глазах его светились желтые искорки.
— Доброе утро.
— Привет, — сказал Иргиаро, огляделся. — Все спят. Еще рано. Ты… ждешь? Чего?
— Человека, — я покопался в печи кочергой — почти все угли прогорели за ночь. — Когда он придет, мы сможем уйти.
— Кого-то из вчерашних? — Иргиаро встал, принес дров из сеней, я оставил его разжигать огонь, а сам взял из аптечки укрепляющий сбор, налил в котелок воды, поставил на плиту.
— Расскажи мне о них, — попросил Игиаро. — Кто они? Зачем приходили?
— Это — мои люди. Крестьяне Эдаваргонов. Моей семьи. Им… сказали, что я здесь, и они пришли предложить свою помощь.
Не объяснять же ему все это в подробностях. Хотя тоже можно было бы сказать коротко — Радвара-энна предала меня. От моего имени подставила всех этих людей. Они — мои "посторонние", Иргиаро.
