Теперь мальчик видел эти случаи в новом свете. Мама боялась обиды от тех, кого любила, и защищалась так, чтобы самой не обидеть их. А на прочих она и сил не тратила.
Дику тоже захотелось стать неуязвимым. Постепенно, не сразу, но научился он не принимать близко к сердцу обидные слова. Не притворяться (это как раз было легко!), а действительно относиться к чужой злости, как к птичьему чириканью.
И если кто-нибудь из мальчишек начинал, повторяя слова взрослых, ехидничать насчет его незаконного рождения, Дик отвечал с насмешкой: «Ну, что ты из-за этого так переживаешь, это же не заразно!»
Понемногу издевки прекратились: какой интерес дразнить того, кто не обижается?
* * *
– Вы молодцы! – горячо сказала Сибилла Крэй. – Нельзя спускать негодяям их подлость! Я бы и сама вам помогла, но я не Златокудрая Розабелла, я сроду не отбивала чужих ролей, а Мара наверняка справится превосходно.
– К тому же, – уточнил капитан, – когда дело будет сделано, Мара вместе с экипажем смоется из города. А Сибилла Лебедушка останется. Весь Порт-о-Ранго увидит ее на сцене. И Порченый тоже. Так что просто дай Маре платье понаряднее.
– Не только платье. Еще и туфельки, и чулочки. Не подступится же она к этому Порченому в матросских сапожищах! И мантилью дам, и сделаю красивую прическу. Только прошу вернуть наряд через шесть дней. Первой у нас идет «Прекрасная таумекланка». Я там играю злобную шаманку – издевательство, верно? Это происки Златокудрой Розабеллы и тиранство Джоша Борхи. Мне приходится драпироваться в кошмарную рыбачью сеть, на которую нашиты бумажные перья и тряпичные листья!
Дик и Мара выразили ей горячее сочувствие: мол, и в самом деле – издевательство, происки и тиранство…
– А в «Фиалке и кинжале» я играю Мариэтту. Последняя достойная роль, которую мне оставили. И на нее точит зубы Розабелла. Если возникнет какая-то заминка… ну, хоть с нарядом… город не увидит Сибиллу Крэй в роли Чаровницы Мариэтты. А я… а меня…
Голос женщины пресекся. Дик с жалостью подумал: мамина подруга не так неуязвима, как была когда-то Миранда.
Актриса взяла себя в руки и продолжила с напускным спокойствием:
– Скоро заканчивается мой контракт. Для меня важно, чтобы Борха его продлил. Иначе мне некуда идти. Разве что в «Неслыханные зрелища»… но там свои примадонны, там мне маяться на ролях горничных и старых кормилиц… Или приткнуться к бродячей труппе с одним фургоном, работать за ужин и ночлег на постоялых дворах…
Она заставила себя улыбнуться.
– Но довольно о грустном! Мара, девочка моя, встань-ка… о, мы одного роста! И фигура чудесная, совсем как у меня. Дик, брысь на галерейку, полюбуйся, как работают плотники. А мы займемся примеркой.
– Ну вот, как начинается самое интересное, так брысь… – с шутливой обидой пожаловался Дик, вставая с рыцарского щита и направляясь к двери.
Увлеченная затеей Сибилла ему даже не ответила.
– Платье, если что, мы чуточку подгоним, – азартно заверила она Мару, – а вот туфельки… ах, только бы подошли туфельки…
6
…Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую…
А. С. Пушкин
Чего опасаться человеку на светлой и людной городской улице? А если этот человек – один из подручных здешнего «короля без короны», так это его пусть опасаются прохожие! Пусть поспешно расступаются, шарахаются прочь, чтоб, сохрани боги, не задеть, не толкнуть ненароком Хозе Сончеса, прозванного Порченым! Не было при Сончесе охраны – какая охрана, зачем?! Даже случайный воришка не потянется к кошельку, жить-то и воришке хочется…
Шел Порченый в прекрасном настроении, песенку насвистывал. И чего бы не насвистывать, если нес он в парчовом кошеле письмо стоимостью в целую шхуну.
Да-да, с этого дня Хозе Сончес становился уважаемым судовладельцем! Вот оно как порой случается: родишься в домишке портового сторожа, вырастешь на задворках кабаков – а судьба тебе за смекалку да смелость этакий подарочек поднесет!
А особо приятно Порченому, что перехватил он шхуну у Ференандо-Без-Промаха, обставил наглого красавчика. Пусть тот хвалится благородным происхождением, пусть его смазливая физиономия еще не разукрашена шрамами… зато шхуна кому досталась? Кому, а?.. Вот то-то!..
И так увлекся Хосе Сончес мысленной беседой с поганцем Ференандо, что не заметил, откуда взялась на его пути красотка – из-за поворота, что ли?
Возникла ниоткуда – и столкнулась с Хозе. Просто врезалась в него!
Сончес шарахнулся в сторону, хотел выругаться… но девушка так жалобно пискнула и так распахнула темные глазищи, что гнев Порченого разом пропал.
Зато девица рассердилась.
– Ваша милость, вы мне на ногу наступили! Мне больно!
И в доказательство, изящно подобрав длинный подол, вытянула пострадавшую ножку – и впрямь, на красной туфельке и беленьком чулочке видна была грязь.
Сончес был не «ваша милость», а всего-навсего «сударь», но поправлять красотку не стал. Да и то сказать: почему бы ей не принять его за дворянина? Принаряжен ради торжественного случая. Шпага на боку такая, что любой эдон с охотой прицепил бы ее себе на перевязь. А шрамы – они мужчине не в укор, они мужчину украшают!
Подобревший Сончес не огрызнулся: мол, смотри, куда идешь! Ответил мирно:
– Так я ж ненароком! С чего бы мне такую ножку оттаптывать?
Ножка и впрямь была хороша. Как и ее хозяйка.
Порт-о-Ранго, как и все вольные города, кишел сбродом всех наций. Кого только сюда не занесло всеми ветрами со всех концов Антарэйди! Да и с других материков разная шантрапа встречается. Но эта темноглазая – спандийка. Хозе сам спандиец, чистую кровь своего народа везде признает. Ай, хороша девка: рослая, стройная, волосы как ночь, глаза как звезды, на смуглых щеках – жаркий румянец.
И нарядная, как куст роз! Юбка черно-красная, белый корсаж отделан алыми лентами, на черной кружевной мантилье – алый шелковой цветок…
Тут рядом с красоткой появился какой-то старый гриб в кожаной куртке, засуетился, заохал растерянно:
– Эдонета, да как же так… Эдонета, извольте на мою руку опереться… Храни нас боги, как же вы до гостиницы дойдете?
– На тебя не обопрешься, – капризно отозвалась барышня. – Ты в труху рассыплешься!
А Порченый вскинулся при слове «эдонета». Знатная спандийка, вот как?
Он глянул на девушку иными глазами. Просто хорошенькой может быть и прачка. А тут другое, совсем другое. То, что поднимает эдонету над всяким сбродом. Делает ее недоступной – и желанной, отчаянно желанной.
Когда-то сыну портового сторожа разъяснили, что дворянки – не для таких, как он. С тех пор именно к дворянкам его тянуло, как кота – к настойке мяун-корня.
А ведь сейчас он никуда не спешит, верно? Вчера он ждал, когда ду Квинтано вернется из загородного дома. А сегодня незачем бежать к эдону Диого с утра пораньше. Хозе Сончес – не собачонка, которую поманили косточкой.
– Эдонета, – сказал он с самым рыцарским видом, какой только сумел на себя напустить, – если вы соизволите опереться на мою руку, я провожу вас хоть до гостиницы, хоть на край света!
– Да-а? – с сомнением протянула барышня. – А это удобно? Я впервые в таком большом городе, я не уверена…
– Эдонета, – встрял старый дурак, – вы помните, что говорила эдона Лавренсия? Барышня, оставшись без присмотра родственников, должна еще больше беречь свое доброе имя и дворянское достоинство.
Порченый с трудом сдержал желание дать старикашке затрещину – но через мгновение до него дошло, о чем проболтался дурень. Барышня осталась без присмотра, вот как?
Эдонета украдкой бросила на нового знакомого заговорщический взгляд и томно вздохнула: мол, какого зануду я вынуждена терпеть! А потом решительно положила ручку в перчатке на рукав Сончесу:
