Легко сказать — "не анализируй!" Если она сейчас именно этим и занимается: разнообразной внутренней болтовней и переливанием из пустого в порожнее. Вспомнив про Архангела Михаила и его наказ, Яна поспешно позвала: "Архангел Михаил! На помощь! На помощь! На помощь!" (Понятное дело, мысленно, не вслух, а то новоиспеченный "пациент" и так зыркает своими поднебесными очами с сильным недоверием!) От произнесенного защитного призыва как будто внутренний рубильник кто-то дернул на себя — перед глазами все привычно засветилось и замерцало, как освещенная лучом прожектора сцена в театре. Так вот оно что: без Михаила ей теперь ничего не будут показывать…
Мерцание дошло до самого яркого предела — так, что глазам стало больно смотреть — и в какой-то неуловимый момент исчезло. Мир принял свою обычную форму, только очертания предметов и снующих мимо по сложным траекториям людей были немного размытыми. За каждым движущимся человеком оставался неяркий серебристый шлейф, смутно похожий на хвост у кометы. Хозяин пролетал мимо, а его светящийся двойник застывал в воздухе на секунду-другую и прямо на глазах медленно таял, рассыпался на мелкие звездочки-блестяшки. Яна от восхищения приоткрыла рот, повторяя про себя беззвучным припевом: "Мамма мия, до чего же красиво! Божественно…"
А потом стало не до этих комет и тем более не их до хвостов: откуда ни возьмись возникла красивая темноволосая женщина — та самая "незнакомка", словно сошедшая с картины, которую Янка видела недавно в пиццерии. Хотя возникла не так, как давеча Михаил, не материализовалась прямо из воздуха, а незаметно проявилась на мысленном экране — чистом бумажном листе… Легким движением опустилась на стул напротив них с Богданом, но Яну как будто не видела, смотрела только на него, подперев зеркальным жестом подбородок. И что-то с испанской страстью объясняла, горячо и быстро умоляла о чем-то, да только слов не было слышно… Одни беззвучные картинки и образы, иногда застывшие, а иногда скачущие рывками, только успевай за всем следить.
"Немое кино", — еще успела огорошенно подумать Яна, а через секунду перед глазами понеслась кинолента с рваными обрывками чужой жизни — мысли, чувства, страхи и переживания вперемешку со слезами и упреками…
Она крепко зажмурилась и еле слышно забормотала, постепенно погружаясь в транс:
— Ее зовут Наташа, Натали, она так говорит… Ага, это для меня… Знакомится. Она очень красивая, длинные кудрявые волосы…
Каким-то невероятным углом зрения она успела выхватить, что Богдан по-прежнему улыбается беспечным плэйбоем, только глаза не смеющиеся, настороженные. (Что ж это с ней творится, дополнительная пара глаз появились на ушах, или как?..)
— Мать мою ты и так видела, ничего в этом сверъхестественного! Дешевый номер, — бросил он с небрежностью и нервно забарабанил пальцами по столу.
По всем правилам неписаного кодекса женской чести следовало бы обидеться и замолчать, а может, и того больше — развернуться и уйти с гордо поднятой головой. Но Яна с нарастающей паникой поняла, что уже не владеет собой, как в кошмарном сне, когда хочешь проснуться, закричать изо всех сил, но не можешь издать ни звука… ЭТО оказалось сильней нее: что-то невидимое и сверхмощное подчинило своей воле. Может быть, и не злой, но от этого было не легче… Янка еле внятно забормотала, уставясь в одну точку перед собой:
— Она вышла замуж очень рано, в девятнадцать лет. Всегда думала, что по любви, а потом поняла, что еще не готова, надо было подождать… Она пытается тебе сказать, чтобы ты не спешил и не повторял ее ошибок, а вдруг это заложено в роду? Но ты не слышишь… Она не хочет… Ей часто бывает страшно, ты ее самая большая любовь, и единственная… Муж работает с утра до вечера, она часто бывает одна. Ей одиноко, она плачет — сейчас тоже плачет, но говорит, чтобы я не обращала внимания… Машет руками, я не должна это передавать. Не буду. Когда все уходят, она звонит подруге и жалуется, что как птица в золотой клетке… Она знает, что ты давно хочешь уйти жить отдельно, видит, что вам трудно ладить с отцом. Но очень боится остаться одна в пустом доме. Она просит тебя подождать, хотя бы немножко… Ей в последнее время стало полегче, когда начала заниматься рестораном… Появилась какая-то цель.
— Все, хватит! — негромко вскрикнула Яна. Силы таяли с каждой секундой, как тает слепленная детишками снежная баба на солнце. Скоро останутся одни глаза-уголья, как в романсе Вероники Долиной: "Была я баба нежная, а стала баба снежная…" Янка эту песню никогда не понимала, а теперь вдруг выскочило из памяти и не отпускает… Она закрыла руками лицо и изо всех сил затрясла головой, но темноволосая женщина не уходила, умоляла о чем-то еще. Яна сдалась и бесцветным голосом прошелестела — так, что Богдан наклонился к ней вплотную, чтобы расслышать:
— Ей очень не нравится одна девушка из твоих знакомых, такая… С каре, каштановые волосы, — взмахнула руками на уровне плеч. — Вот теперь все, благодарит. Ушла!
Янка потихоньку приходила в себя. Неведомое "что-то" милостиво — на этот раз! — отпустило, лишь по телу разливалась неприятная безвольная слабость, особенно в ногах. Те ощущались без всякого преувеличения чугунными. Секундой позже утробно заурчало в желудке и засосало от голода под ложечкой, как всегда после похожих случаев с глубоководным погружением неизвестно куда — за один присест готова барана смолотить! (Хоть ясновидящим вроде как полагается быть вегетарианцами, Мастер уже раз деликатно намекала. А потом сразу спохватилась, что организм у нее, Яны, растущий, то да сё, так что можно пока не напрягаться.) Нет, тогда лучше здоровенную пиццу из пиццерии на Энгельса, горячую, с пылу-с жару, с подрумяненной аппетитной корочкой… Желательно бы с курицей и грибами, ее любимую, и майонез "Шашлычный" вишневыми лужицами по всему коржу, и растопленный сыр кое-где проклевывается, и пахнет, пахнет до умопомрачения…
Она судорожно сглотнула слюну и спохватилась, вспомнив про Богдана. Робко, едва ли не с испугом покосилась на него сбоку: как он это всё перенес? Для нее-то все эти выпадения из реальности уже стали обычным делом — ну, почти обычным, — рутиной, можно сказать, а он человек свежий, непривычный… Его огромные ясно-голубые глаза придвинулись вдруг близко-близко, в них метался раненым зверем страх, смятение и боль. Яна на мгновение плотно зажмурилась: стало невыносимо в эту распахнутую душу смотреть.
Проходили часы, месяцы и годы, проплывали через сознание столетия и эоны, наконец она невероятным усилием заставила себя посмотреть в эти глаза. Богдан уже отодвинулся и закрылся судорожно скрещенными на груди руками, пытался даже улыбаться прыгающими беспомощными губами, только лицо белее мела… Ей стало невыносимо жутко, горло перехватило судорожным спазмом: до чего же похоже на Юльку, когда после гадания та сидела истуканом и смотрела невидящим взглядом в одну точку!.. Что же она наделала?!
