Шагнул вперёд.
– Что, – простодушно хлопая глазами, спросил он Щербатого, – палочкой меня бить будешь? – голова его нелепо дёрнулась, и Телли, по какому-то наитию не сменив интонации, повторил как нелепое эхо: – Палочкой меня бить будешь?.. Палочкой меня бить будешь?..
– Эй, ты чё… – Щербатый, растерявшись, отступил.
«Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать: «Руки прочь от меня!». Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе жить?! Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?»
Тил бросился вперёд, но бить Щербатого не стал. Заместо этого на полпути рванулся вдруг к Рябому – тот как раз залез по локоть в сумку – и врезал ему по зубам. Удар получился несильный, вскользь, но совершенно неожиданный, Рябой не удержался на ногах и плюхнулся на мостовую, выронив мешок.
– Ах, ты… – Отто рванулся вперёд и чуть не столкнулся со Щербатым. Завертел растерянно башкой. – Хватай его, Румпель!
– Я… хак!..
Локоть Телли врезался Щербатому под дых. Тот хватанул губами воздух и согнулся пополам. Телли вывернулся, вскрикнув от боли, отпрыгнул к стене («Со стены не нападают») и быстро оглядел всех троих («Не теряй врага из виду! Никогда!»). Драка, похоже, переходила в самую опасную стадию – противники опомнились. Можно было попытаться убежать, но колбаса… и хлеб…
Телли стиснул зубы.
– Ну, гад, – прошипел Отто, – ну, ёжик, ты меня достал…
– Сам ты ёжик!
Телли рванулся («Делай суматоху!»), подхватил валявшийся на мостовой осколок черепицы и запустил им в фонарь. Попал, и не успел ещё затихнуть звон разбитого стекла, как Телли, не вставая, бросился вперёд. Холодный ветер мигом затушил свечу, из освещёния осталась лишь луна. На вновь подрастерявшуюся троицу посыпались удары («Ступня, колено, голень, пах, дыхалка! – голос травника звучал в ушах. – Не трать сил попусту, бей туда, где больно!»). Кто-то пнул его и промахнулся. Другой попал, но потерял равновесие, взвизгнул и упал, хватаясь за промежность. Выронил свинчатку.
– Ы-ы, гадюка-а-а!
– Не трожь! – Телли прыгнул, оседлал упавшего Щербатого, наступил ему на руку и вырвал из пальцев дубинку. Замахнулся: «Изувечу!».
– А-а!
Двое оставшихся насели на него, подмяли и отпрянули, вдруг обнаружив, что колотят не того.
– Чёрт!
– Мамочки, как больно…
– Это ты! А этот где?
– Уй, мамочки… – стонал Рябой.
– Вон он!
Отто обернулся.
Телли стоял над ними и бежать, похоже, не собирался. Подражая травнику, Телли медленно повел в воздухе концом дубинки и замер.
– Ещё добавить, или хватит? – осведомился он. Голос его слегка подрагивал, и должного эффекта не произвёл, но всё же заставил всех троих призадуматься.
– Ну, гнида…
Телли без замаха, что есть силы заехал Отто палкой по спине. Тот взвыл и повалился на бок.
– Меня звать Телли, – сказал он, отступив на шаг. Голос его звенел. – И я буду ходить там, где захочу, ты понял?
– Понял, – проворчал хозяин Блошиной канавы, потирая спину.
– Ни хрена ты не понял, – Телли, как ему казалось – с очень грозным видом сплюнул, перехватил трофейную палку под мышку, подобрал мешок и вскинул его на плечо.
Стукнула дверь пекарни. Фридрих – подмастерье булочника, парень рослый и усатый, но худой как привидение и весь такой же белый от муки, выглянул на улицу и осмотрелся по сторонам.
– Фонарь расколотили… – охнул он и, разозлённый, кинулся к мальчишкам. В руке его, откуда ни возьмись, появилась тяжеленная дубовая скалка.
– Я вас, сукины дети!..
Все четверо, включая и Рябого, со всех ног пустились наутёк.
И в этот миг на улице возникла собака.
Телли первым заметил её, взвизгнул заполошно, бросил палку, сумку и помчался, не разбирая дороги. Налетел в потёмках на фонарь, упал, отполз к стене и скорчился в комок. Фридрих ахнул и метнулся обратно в пекарню, обронённая им скалка с сухим перестуком покатилась по брусчатке мостовой. Отто и компания разбежались кто куда. Рябой, несмотря на все свои ушибы, попытался вскарабкаться на фонарь, периодически съезжая, оглянулся и припустил за остальными, дико вереща.
Телли остался один.
Собака приближалась. Громадная, серебристо-серая, она бежала совершенно бесшумно, лёгким собачьим галопом, и почему-то – со стороны тупичка, откуда не было, да и не могло быть никакого выхода. Огромные глаза её горели в лунном свете словно два зелёных огонька. Телли хотел зажмуриться и не смог, парализованный страхом, лишь молча сидел и смотрел, как чудовищная тварь поравнялась с ним и… промчалась мимо.
Даже не взглянула на него.
В зубах она несла кошель.
***
Травник видел бег.
Он чувствовал своё движение меж сдвинутых домов, работу гибкого, хищного тела. Он мчался сквозь моросящий дождь, в холодном свете убывающей луны, изжелта-бледной, скрытой облаками, похожей чем-то на истёртую угловатую монету. Лицо на монете смеялось. Дома, ворота, фонари. Чужими глазами всё виделось необычайно ясно, словно днём. Он мчался. Он бежал. Потому что…
Ещё он видел человека с саблей, в красном с серебром кафтане, человека, которого он почему-то ненавидел, ненавидел люто, страшно. Ненавидел, но не мог с ним справиться. Потому что…
Ещё он почему-то видел дверь, обшарпанную стойку с кружками на ней, солому на полу и темень за окном. Горел фонарь под потолком. Короткие толстенькие пальцы с многолетней сноровкой тасовали медные кружочки, тишину закрытой корчмы нарушал приятный, еле слышный звон. Кабатчик подсчитывал дневную выручку. Губы его шевелились. Серебро проворные пальцы убрали подальше. Медяшки звякали. На краткий миг взгляд травника выхватил в их потоке странную семиугольную монетку. Ещё одну. Ещё. Кабатчик не обратил на них внимания и продолжал считать.
Неожиданно раздался стук в дверь.
– Кто там? – окликнул кабатчик, и помолчав, добавил: – Закрыто уже!
Вместо ответа поскреблись ещё раз. Тихо, осторожно.
– Чтоб тебя… – ругнулся тот. Сгрёб монеты в кошелёк. В дверь снова постучали. – Слышу, иду!
Он обошёл стойку. Из крайней бочки капало, кабатчик машинально прикрутил недозакрытый краник. Помедлил, подобрал мясницкий нож, засунул его на пояс и направился к двери. Посмотрел в окно, но кроме темноты и собственного отражения в чёрном стекле ничего там не увидел.
Отражение…
Жуга попытался кричать, но не смог. Потому что…
Снова стук. Шаги.
– Да иду же! Вот же чёрт, принесла нелёгкая кого-то на ночь глядя…
Короткие пальцы коснулись холодного металла и старая погнутая щеколда медленно поползла в сторону.
И тогда Жуга закричал.
***
Водоворот дурного сна нахлынул, затянул, сомкнулся вихрем брызжущей слюны, захлебнулся беззвучным криком и исчез. Как перекисшая брага вышибает днище у бочонка, как разгибается лук, запуская стрелу, так же и травника выбросило из сонного небытия. Он заполошно вскинулся и тупо уставился на стол перед собой, на вплавленные в мутную лужицу растёкшегося воска три угловатых монетки. Огляделся. В доме было тихо. Свеча в поставце догорела до самой розетки. Рудольф дремал в кресле у камина. Дракончик тихо скулил, отчаянно царапая входную дверь в попытке выбраться наружу.
