На худеньком личике, исчёрканном болью и непрерывными болезненными и неприятными процедурами попыток вылечить её, жили, казалось, только глаза. Оттого, что лицо девочки было худым, её большие карие глаза казались огромными. А синева под глазами только подчеркивала их бездонность. Егорычу показалось что он тонет в этой карей глубине. Не должно быть таких глаз у пятилетней девочки, дети должны быть беззаботными и весёлыми! А этот взгляд, был исполнен кроткой покорности судьбе, перенесённой боли, мимолётной радости бытия и… прощения! Казалось, девочка заранее прощала Егорычу его выбор, и смотрела на него понимающим, мудрым взглядом. Возвышающийся над ней Егорыч почувствовал себя как когда-то давно в детстве — маленьким мальчиком, стоящим рядом с мамой, утешавшей его.
Егорыча пронзило понимание того, где он уже встречал этот взгляд — однажды, много лет назад, он зашёл в церковь, хотя был пожизненным атеистом, а уж попов ненавидел всей душой. Вот там-то, на коричневой от времени иконе Божьей Матери (как потом ему сказали), он и увидел этот же самый взгляд, прощающий, скорбящий по нему, заблудшему, и любящий одновременно.
Голова у старика закружилась и он, не выпуская руки девочки, опустился на лавочку. Девочка не делала попыток вырвать свою руку и только продолжала молча смотреть на него. Баба Лиза наклонилась к Егорычу:
— Э-эй, ты чего это?
Егорыч посмотрел на расплывающийся по краям силуэт бабы Лизы.
— Отстань! — скорее каркнул, чем сказал он.
Да за что же ему достался такой нелёгкий жребий — взвешивать на весах души свою судьбу и судьбу чужого ребенка. Кто же ему дал такое право — решать, будет жить человек или нет?!! Кто они?
— С-суки! Будьте вы прокляты! — прохрипел Егорыч и, сжав правую руку в кулак, погрозил куда-то. Баба Лиза на всякий случай отошла подальше.
И тут у него в груди начал разгораться пожар. Сначала зажгло где-то внутри, потом жжение распространилось до грудины и разошлось направо и налево. Егорыча бросило в пот — он разом взмок. Ему показалось, что ему разрезали грудь и теперь пытаются раскрыть в стороны рёбра, чтобы показать всем, что у него там внутри. Егорыч вспомнил, что Пашка ему перед смертью описывал свои ощущения во время инфаркта — сейчас было то же самое. Он схватился правой рукой за сердце и почувствовал, как накреняется земля и бьёт его, почему-то сбоку.
Вот и всё! — пронеслось у него в туманящейся голове. Последний шанс выжить, вот он, сейчас. Сейчас или никогда! Холод в низу живота не уходил, но он никак не мог затушить пожар в груди — эти две стихии были обе сами по себе в одном теле. Всё, что нужно, это выразить желание и режущая боль пройдёт.
— Хочу… — чуть слышно просипел Егорыч, и сознание его померкло. Испуганная девочка заплакала, пытаясь вырваться — пальцы старика, вцепившиеся в неё мертвой хваткой, оставили на её руке синяки.
*****
Дэйв азартно склонился над голубым шаром и, отчаянно жестикулируя, поддерживал происходящее на детской площадке заштатного российского городка. Прометей тоже смотрел в шар, но молчал. Он уже и сам не верил ни в свои слова, ни в Егорыча, который стал невольным предметом их пари. Когда старик упал, схватившись за сердце, а потом голубой шар залило слепящей волной, выпущенной Егорычем энергии, Дэйв ликующе завопил:
— Вот он, миг торжества! Полюбуйся, Прометей, перед тобой ответ на извечный вопрос! Ты проиграл изначально и этот эпизод — лишь подтверждение! Уж извини, что стервятник будет к тебе наведываться почаще, но, в конце концов, ты должен мне быть благодарен, за доставленное развлечение.
В этот момент глухо сотряснулись стены пещеры и посыпались камешки откуда-то сверху. Дэйв судорожно сжал свою папку.
— Не может быть! Этого просто не может быть! — прошептал он. — Этот алкоголик… Тварь! Сгною! Проказу нашлю! Гнить будешь до гроба!
Голос Дэйва сорвался на визг. В этот момент Прометей понял, что несмотря ни на что, он выиграл. Старик — обычный человек, чей закат уже виден невооружённым глазом, пожертвовал собой, чтобы спасти ребёнка. Прометей выиграл практически стопроцентно-проигрышное пари!
Дэйв продолжал брызгать слюной и от бешенства в клочья разорвал свою папку. Под сводами пещеры раздался гулкий смех титана:
— Ну что, приспешник, иди, передай своим хозяевам, что прав был я! Пока жив хотя бы один такой человек — мне легче переносить пытки, на которые меня обрекли.
Дэйв сделал гигантское усилие и практически успокоился, хотя его волосатое лицо периодически подёргивалось, как от нервного тика.
— Да-а, не ожидал я такой глупости, честно надо сказать. Зря я включил в свой список русских — они странные по жизни. Что ж, придётся похоронить труд нескольких веков и поискать тему для другой диссертации.
Дэйв небрежно пнул обрывок папки. В этот момент послышались гулкие тяжелые шаги и из тумана возникли две человекоподобные фигуры. Прометей, приподняв голову, увидел, что это каменные големы, которых издревле использовали для грязных работ. Дэйв тоже обернулся к ним и махнул рукой.
— А вы тут зачем появились? Ступайте прочь, Мойры почему-то решили благоволить этому отступнику. Эй, вы не слышите, что я говорю?
Големы, не обращая внимания на слова Дэйва, подошли к нему и с неожиданным, для такого неуклюжего телосложения, проворством, схватили его под руки. Сатир отчаянно задёргался, но вырваться из холодных серых объятий не мог. Он вопил и требовал объяснений. Один из големов, гулким утробным голосом сказал:
— Ты проиграл пари. Надо платить!
— Ну и что! Да, проиграл, но ведь по условиям пари, Прометею будет дан отдых от стервятника, на срок оставшейся жизни испытуемого. Я-то тут при чём?
— Стервятник должен есть, — произнёс другой голем.
Прометей усмехнулся:
— Ты глупец, Дэйв, неужели ты думал, что "эти" сделают что-нибудь просто так? Теперь ты на своей шкуре испытаешь их благодарность.
Когда визг сатира и тяжелые шаги големов затихли и в пещере воцарилась тишина, Прометей глубоко вздохнул. Сколько он не увидит стервятника — год, два, пять? Спасибо за это старику, но не так это и важно. Главное, что Прометей был прав тогда, тысячелетия назад, и прав сегодня. Скрежещите зубами, возомнившие себя всесильными, придёт ещё время людей!
*****
В приёмном покое 3-й городской больницы три бабушки шумели на женщину в белом халате.
— Да поймите вы, нельзя туда к нему ходить! Перевели его уже из реанимации в палату восстановления. Нельзя его тревожить, там же и другие лежат. К тому же, даже если бы и можно было — время для посещений только до пяти вечера, а никак не в восемь! Вот через неделю можно посещать будет, тогда и приходите!
