— Снаружи деревянные, а внутри свинец, — это господин мой Рейгред шепотом говорит, — потому здесь и стоят. Потихоньку один разгрузим, дырочек в свинце навертим…
— А труп куда? — господин Эрвел спрашивает.
— По остальным распихаем. Там же ни одного целого тела нет. Вывезем вместе со всеми. Парни не обидятся, святое же дело — жизнь невинную спасти. Я с Арамелом поеду, прослежу, чтоб все путем. Выпущу, когда подальше отъедем.
Примолкли оба, и на хоры смотрят, где в рядок девять гробов выставлены, с кальсаберитами, каких драконша наследникова на куски разорвала.
— А когда казнь? — опять господин мой Эрвел спрашивает.
— Думаю, завтра, — тут господин мой Рейгред вздохнул, тяжелехонько так, — Мельхиор как оклемается, так сразу примется узлы затягивать. Если б сегодня его не прихватило, еще можно было бы на что-то надеяться.
— Не пойму, — Эрвел говорит, — Он же болен. Надо ведь полечиться, в себя прийти. Доктор ему не позволит…
— Плевал он на доктора! В девяносто лет не лечатся! Это ему сигнал от безносой — поспеши, мол! Черт, неужели ты не понимаешь…
— Не чертыхайся в храме. Понимаю.
Опять молчание. И опять господин мой Эрвел спрашивает:
— Когда вы с Арамелом уезжаете?
— Не знаю. Постараюсь уговорить побыстрее…
— Но не завтра ведь? Так или иначе — после назначенной казни.
И слова его последние как бы в воздухе повисли. И господин мой Рейгред ничего на них не сказал. А брат его дале пытает:
— Мельхиор не выпустит никого, когда обнаружит исчезновение Имори. И сразу догадается, что это наших рук дело. Поймет, что мы прячем его где-то под боком. И в гробы заглянет, даже если мы будем молчать, как немые…
— Ты уже засветился…
— Да.
— Тогда уходи. Я буду думать сам.
— Про кальсаберитские гробы? Идея могла бы сработать, но только летом. Зимой живой человек в гробу долго не пролежит. Вернее, пролежит, но живым быть перестанет.
— Не про гробы. Про другое.
— Времени нет, Рейгред. Совсем нет.
Тут господин мой Рейгред взбеленился:
— Проклятье! Удобную ты себе роль выбрал, братец! Скептик, чтоб тебя! Критик! Ты сам хоть что-нибудь предложил? Сидит тут и критикует!
— Жалко, Альсарены нет… У нее бы наверняка такой пророшок нашелся, от которого человек будто мертвый становится. Не дышит будто бы, и холодный…
— Ну да, подсыпать Имори в миску, утречком его обнаружат и вытащат на ледник, где он благополучно замерзнет…
— Стандартно мыслишь. Почему — Имори? Почему бы не…
Пауза. Я слышал, как они оба дышат, трудно, учащенно, словно бежали сломя голову, да все в гору…
— Фантазия у тебя, Эрвел, — проговорил наконец молодой господин, а голос у него охрип, и даже дрожал немножко, — похлеще моей…
— Ты не понял… — прошептал Эрвел, — я не имел в виду… Альсарена все равно далеко…
— Угу, — согласился младший, и не ясно было, то ли поверил он брату, то ли нет.
— Думаешь, ляпнул, а теперь на попятную? Рейгред, я же правда ничего такого…
— Само собой, ничего такого. Это я… Это мой извращенный разум…
— Рейгред!
Зашуршала ткань. Молодой господин отвернулся. А я сидел на полу за спинами у их и кулак кусал. Это надо же! Ради моего батьки, ради простого мужика, слуги самого распоследнего… Можа вылезть, рассказать господам моим про наследника, про Мотылька да про крестьян, что ночью к бабке Радваре приходили? Можа вместе мы и напридумаем что-нито?..
— Смотри, — пошевелился вдруг господин мой Эрвел, и померещилось мне на миг, что это меня он в темноте углядел. — Смотри, — сказал он, — Свечи-то на Древе все горят.
— Отец Дилментир следит, чтоб не гасли, — ответил Рейгред, — Работа у него такая.
— Поддерживать надежду? — старший вдруг поднялся, глядя на алтарь, — Зачем мы пришли сюда, брат?
Тот фыркнул:
— Убедиться лишний раз, что эту поганую жизнь не переделать. Точнее, ее можно сделать еще поганей. Тут возможностей прорва.
— Рейгред, — сказал старший, — Сожженое Дерево расцвело. Разве ты не веришь в чудо Дня Цветения?
— Никогда не видел ни одного чуда.
И такая горечь в голосе, такая боль…
— Свет для каждого из многих, и любовь, — нараспев проговорил старший, — День Цветенья на пороге холодов…
Я и думать не мог, что знает господин мой Эрвел деревенскую песенку. И так она в устах его прозвучала… ну словно бы молитва… словно бы отец Дилментир прочитал тихонечко из Истинного Закона: " …горести ваши и потери — лишь испытания бессмертной души на смертном пути, как морозы и вьюги — испытания на пути года…"
— Пойдем, — позвал старший брат младшего, — Пойдем, преклоним колена. В храме следует молиться, а не заговоры плести.
И вздохнул младший, и тоже поднялся. Провел ладонью по стриженым волосам, будто взгляд мой затылок ему щекотал. И обернулся.
И увидел меня.
— Летери, — только и вымолвил он.
И я встал между скамей и посмотрел в глаза ему.
— Господин мой Рейгред, — сказал я, — Господин мой Эрвел. Выслушайте Летери, слугу вашего.
Я не стал прибегать к помощи Иргиаро, чтобы добраться до "самого верха". На второй этаж я уже лазил, и, даже если лестница со второго этажа на третий тоже изуродована, чтобы по ней было не пройти, выученик Альдарта Гордеца там проберется. А Иргиаро и так поднимать целую толпу, да еще собак впридачу.
Ладно.
Сумку с аптечкой я все-таки взял с собой, а вот "черную" пришлось оставить. Неподалеку от деревни, в лесу. В сугробе. Однако, забираться наверх с сумкой… Глупости. Даже наш доблестный капитан тащил их обе почти милю.
Прошел в большую залу.
Что ж, Орлиный Коготь, мы уже простились, и вот снова я пришел.
Человек, не имеющий прав ни на тебя, ни на эту землю, ни на что здесь. И нож свой я вытащил из гнезда на остатках оружейного стояка еще в прошлый раз. И дело мое сделано. И в Аххар Лаог мне не вернуться никогда — сон, что Йерр подарила Маленькой Марантине, снова резанул по незажившему, сочащемуся кровью… Хорошо, что больных не задело моей тоской… Впрочем, тогда, во сне, мне было не до тоски. Я — работал.
Между прочим, у тебя и сейчас есть работа. Имори. Еще один пациент, э?
Довольно.
Пристроил сумку за спиной, отцентровался.
Вот так.
Погладил шершавую стену, воспоминание о прошлом "восползании" вызвало только легкую усмешку…
Нащупал пальцами опору.
Подтянулся.
Все это — глупости. Набрался пессимизма от Маленькой Марантины. Да, дело — закончено. Да, в Аххар Лаог — не вернуться. Но разве ты остался один?
