— Ур-роды! Позовите смену — и под ар-рест! — рявкнул Комьяти, потом обернулся к казначею и пожал плечами. — Простите, господин Аэллас, это не моя вина…
— Ваша, — все так же добродушно ответил алларец. — Ведь это ваши подчиненные нарушили устав. Так в какой камере герцог Скоринг?
— В семнадцатой, это в тупике, — быстро ответил старший. — С ним еще двое пришли, так они у двери стоят. Да вон там, взгляните!
Палец с обгрызенным ногтем указал на коридор слева. Фиор выглянул из-за угла. Длинный не слишком хорошо освещенный проход заканчивался тупиком и дверью, обитой полосами железа. Рядом с дверью, в нишах, вытянувшись по струнке, замерли Бернар Кадоль и Бертран Эвье. Поначалу герцог Алларэ обрадовался — старые знакомые, с ними нетрудно будет объясниться, но двинуться с места он не сумел: мэтр Тейн вцепился в запястье, и оказалось, что длинные ногти — хорошее оружие. По крайней мере, остановиться боль заставила сразу, не думая.
— В чем… — сердито начал Фиор, но серый человечек махнул рукой, и язык прилип к небу сам собой.
— Приказу они не подчинятся, а запасной ключ у одного из них, — тихо сказал Тейн. — Обезоружить или убить их без шума вы не сможете. Внутри вы найдете два трупа, господин регент. Вы уверены, что вам нужно именно это?
— Нет! — воскликнули хором все трое, потом Фиор спросил: — Но что же делать? Оглушить тупой стрелой?
— Я бы не надеялся на два равно удачных выстрела, — сказал Дерас. — Один может подать сигнал. Тейн потер узкой ладошкой лицо, покачал головой.
— За то, что я сделаю, я буду грызть железо и пить огонь в Мире Воздаяния, — сказал он шепотом. — Но… Фиору хотелось возразить, что никакого Мира Воздаяния нет, но сейчас было не время и не место. Тейн шагнул вперед, рукой показал, чтобы остальные отошли поближе к постовым, потом поднес к лицу сжатые ладони. Казалось, что ничего не происходит, и герцог досадовал, что даром тратятся драгоценные минуты; он не понимал, что творится, что делает человечек, почему нужно ждать. Только слипались глаза, клонило в сон куда сильнее, чем за весь день, и совсем утихла боль в ноге, до сих пор обжигавшая при каждом шаге. Вялое блаженство снизошло на регента, и он досадовал только, что нет стула присесть, а то заснул бы немедля. Ленивый покой, отсутствие желания двигаться, полное равнодушие волнами растекались от молившегося неведомой силе Тейна, и герцог Алларэ беззвучно зевнул, забыв прикрыть ладонью рот, потом попытался сосредоточиться — ничего не вышло. Неслышная колыбельная укутывала разум плотным пледом.
— Можно идти, — сказал Тейн. — Они будут спать, кроме… Договорить он не успел. Воздух налился ослепительной лазурью, пронзительной синевой, раскалился добела, а мир начал растворяться, таять, распадаться на обломки. Подобное Фиор уже пережил в день смерти отца, тогда тоже показалось, что земля уходит из-под ног, а мир прекращает существование — но все это кончилось достаточно быстро, просто легла на плечи тяжесть, и с тех пор уже не исчезла. Теперь же из Фиора выдирали самую суть, все, что было им, и это никак не хотело прекращаться, но сильнее всего мучили даже не страх, не тошнота и не потеря равновесия — изумление: в чем дело? Что за сила в очередной раз перемешивает бытие, словно стряпуха — венчиком? Тейн же сказал — все, о высших сферах можно больше не печалиться, ни Противостоящего, ни сизоглазой твари больше нет; так что же это?! Только нужно было идти вперед, с трудом разбирая, куда это — вперед, по каменному коридору, сейчас казавшемуся туманным маревом, и на губах рождался только один вопрос: «Ну что, что, ЧТО еще устроил этот невозможный герцог Скоринг?!»
Сияние померкло, и мир обрел свою прежнюю надежную плотность, вот только Фиор по-прежнему чувствовал себя тополиной пушинкой, пылинкой, играющей в луче, листом, летящим по ветру…
Он дошел до самой двери, по дороге вспомнив, почему мэтр Тейн был так уверен, что Кадоль и Эвье не согласились бы вступить в переговоры, а стали бы охранять дверь и запасной ключ до последнего: очередной древний обычай, только не алларский, а на сей раз эллонский. Реми призвал обоих в Свидетели Чести. Попросту говоря — помощниками при самоубийстве, которое собирается совершить благородный человек, если нуждается в том, чтобы никто не препятствовал ему осуществить намерение. Долг уважения и дружбы, от которого невозможно отказаться, и нет того, чего не сделаешь, чтобы его соблюсти. Двое подчинились бы только лично королю — но короля здесь не было. Впрочем, теперь оба Свидетеля мирно спали на редкость глубоким сном. Вспомнился рассказ Рене, в котором заснул целый замок, а «заветник» преспокойно освободился и удрал. Тогда Фиор уверял остальных в том, что это еретикам вполне по силам — уверял ровно потому, что читал об этом в книгах. Теперь он увидел все сам; но к кому обращался в молитве Тейн?! Так нужно ли дальше опасаться вторжения Противостоящего — или нет?.. Ключ нашелся в кармане у Бернара. Дерас открыл замок, отодвинул два тяжелых засова, отошел в сторону. Фиор приложил ладонь к слегка шершавому темному дереву, провел по нему рукой, не решаясь сделать одно простое движение, потом нажал.
То, что он увидел в камере — да ладно бы только увидел; вдохнул, почувствовал кожей, ощутил чем-то глубоко внутри, — он запомнил навсегда. Охнула Кларисса, кто-то выругался — Дерас, должно быть, но Фиор этого почти не слышал, ему было не до спутников, он боролся с тошнотой. Крови было слишком много, ею воняло, словно на бойне, но не только кровью, еще — паленым, горелым, вообще невесть чем… Осталась одна мысль: «Как хорошо, что я не стал обедать…» Потом вернулись остальные — вернулись все сразу, и столкнулись на бегу, словно два табуна лошадей, перемешались в беспорядочную кучу. В камере было достаточно света — и из окна, и от догоравшей масляной лампы, и прекрасно было видно, что там — двое. Двое, не трое. Опоздали, и все предосторожности, все хлопоты были напрасны.
Реми, спящий в углу у стены — светлое, по-детски беззащитное лицо, вот только перчатки изляпаны кровью и чем-то темным, и рукава бледно-зеленой шелковой рубахи, почти до локтей. Палач, широкоплечий, с бычьей шеей, дрых за столом, опустив голову на узловатые ладони, дрых и похрапывал. А вот деревянное ложе, на котором валялись широкие кожаные ремни, еще какая-то медная и железная пакость, залитая кровью — да все тут было залито кровью, и свежей, и уже запекшейся — было пустым. Фиор с досадой огляделся — нет, не было в камере никого, кроме двоих спящих. Он шагнул к Реми, но Тейн остановил регента, положив руку на предплечье.
— Не будите его пока что. Сначала расспросите палача, — посоветовал он, подошел к столу и провел ладонью по затылку кряжистого детины средних лет. Палач вскинул голову, встряхнулся, огляделся — и издал звук, походивший на мяуканье, который больше подобал бы новорожденному младенцу.
