Глава 16
Нельга шла по темной улице: ступала ровно, голову несла высоко. Все думала о Некрасе, о словах его. Да не тех, что о любви, не о тех, что заботой дышали о ней, безродной. А о том, что красивой ее видит.
— Глаза самоцветами? И откуль слова-то такие? Вот брехун, — бормотала себе под нос, а улыбка на губах играла-сияла.
Ступила на порог домка, скинула охабень и направилась в гридницу. Там темно, тихо. Новица, скинув поневу, сидела в одной рубахе на лавке, чесала гребнем волосы.
Нельга огляделась, посмотрела на стол, на лавки, на то, что привычно было взгляду, и затосковала. Будто праздник кончился, радость ушла, и настали снова серые долгие дни: беспросветные, безнадежные. Там-то под кленом, когда слушала сладкие слова Квита — волновалась и тревожилась. В проулке-то жизнь была, а тут слякоть и муть.
Вздохнула тяжко, уселась на лавку и потянулась снять запону. Следом сапожки скинула, провела рукой по гладкой ноге, приподняла рубаху, уставилась на белую кожу.
— Новица, скажи, я красивая?
— Ты-то? — вдовица гребень отложила, улеглась на лавке и шкуру на себя накинула. — Есть и краше тебя, есть и дурнее. Ты с чего спрашиваешь, Нелюшка? Обидел кто словом?
— Что ж сразу обидел? Может, порадовал? — и понимала Нельга, что зря обиду кинула, но как сдержать в себе девичье?
— Тихомир? Ну, так оно и есть. Любит тебя, а стало быть, ты для него самая красивая. Спи уж.
Новица еще повозилась малое время, да и засопела сладко, а Нельга все сидела, все думала. Ведь ни разу не сказал ей Тиша того, что говорил Некрас. Ни единым словом не помянул красоту ее девичью, не приветил ярким взглядом. А еще припомнила его дрожь после поцелуев и неприятный страх в красивых голубых глазах.
Рассердилась на злые мысли свои, на темные думки о Тишеньке и снова помянула болтливого Квита:
— Речи сладкие, глаза бедовые. Ходок! При невесте, а другую милует, другой о сердечном поёт. Провались ты!
С тем и улеглась, и уснула.
Утром солнечным, отрадным поднялась Нельга с лавки, потянулась сладко и загляделась на косые лучи солнечные, что пятнали узорами бревенчатые стены гридницы. Босая, простоволосая бросилась в сени, ухватила ковшик и зачерпнула прозрачной воды из кадки. Поднесла ее, студёную, к губам, да и выронила ковш, расплескала воду по полу.
Не успела опечалиться, как на пороге появился Тишенька. Глянул ласково так, улыбнулся светло и ткнул больно в Огневицу, что висела на груди Нельги.
— Тиша, Тишенька…. Что это?! — взвилась Нельга.
Огневица вспыхнула ярко, загорелась споро да скоро, полыхнула страшным жаром и осыпалась горячими искрами!
— Лада Пресветлая, Праматерь, помоги! — со стоном проснулась, уже понимая, что сон скверный.
Вода на полу, да огонь — то к слезам, к бедам сердечным и глубоким.
— Нелюшка, что ты? — Новица уж хлопотала, на стол ставила миски с кашей, масла лила. — Иди умойся, сон и стечет с водой, в землю уйдет. Вон, принесла холопка ключевой Старовешенской.
Нельга улыбку-то выдавила, не стала печалить Новицу — и без того несладко приходится ей. Встала да пошла. Вода-то в кадке холодная, стылая. Сняла сон, стряхнула морок, что родился не в яви.
Вспомнила Некраса, слова его, что кинул ей вечор, и улыбнулась. Глянула в кадушку, поймав воде отражение свое рябливое — и так лицо повернула и эдак. Подумала, что не соврал купец молодой, и правда, глаза сияют, губы румянятся, а щечки радуют белизной.
Кашу ели — не молчали. Новица твердила о скорой мести, Нельга болтала о нарядах новых, мол, чего лежат в коробейке, а? С того обе бросили ложки и занялись одёжками.
— И то верно, чего им лежать? Давай-ка, надень запонку-то. Зря что ль Званка старалась, подол вышивала? И рубаху бери новую. Я тебе очелье сметала. Глянь, руны обережные. Любо ли?
Новица опустилась на колени у сундука-коробейки, вытянула наряды новые, положила на лавку очелье, мол, бери Нельга, носи. Когда ж еще доведется?
Нельгу и тряхнуло… Ведь не просто так взялась Новица радовать ее, знала поди, что недолго землю топтать бездумно да безбоязно. Близок Военег, как никогда!
Косу метала ей Новица: нагладко, накрепко. Кольца вплела, увесила кистями серебряными. Очелье накинула, стянула на гладком лбу. Навеси звонкие приладила, чтобы качались, позвякивали, отгоняли хвори и иное какое лихо. Рубаха белая села мягонько, запона — ладненько.
— Ох, ты ж… — Новица ладошки к груди прижала. — Хороша! Вот она, последняя из Лутаков! Их кость, их кровь. Вытравливай хучь тьму лет, а все одно в тебе сидит, никуда не девается. Стать особая, спина прямая. Родовитая ты, Медвяна, издалече видать.
— Будет тебе, — увещевала, но радовалась таким-то словам. — И чего ты тут соловьем заливаешься? Веечка, ты бы тише была. Услышат нето.
— Кто? Холопов утресь Богша на заимку погнал. Туточки и нет никого. Вот разве что Плава. Так она на заднем дворе, скотину гоняет.
— Новица, и вот куда я в этом пойду-то? — оглядела себя, нарядную. — Мне еще с Богшей трав надо натереть. Пылью покроюсь.
— Иди вон до Новиков. Нынче жениха провожают до Нового Града. Родня ведь, хучь и вранье. Уважь, — Новица кивала, а сама уже и в спину толкала.
— Чего я там забыла-то?
— Иди, сказала. Иди! Продышись. Всё в сеннике болтаешься, пыль травяную собираешь.
И Нельга пошла… Пока по дороге вышагивала — нарядная, красивая — все думала, точно ли из-за совета Новицы шла? Ее ли слушало сердечко? Сама от себя скрывала, что красоваться хотела перед купцом молодым. Мол, и я не хуже красавицы Рознеговны, и слова твои верные — хороша.
У Суропинского домка наткнулась на Тишу и зарумянилась. Рада была любого встретить, но более всего отрадно то, что себя оправдала вот сей момент. Наряжалась ради Тихомира! Ему и послала улыбку яркую, светлую.
— Нельга? Ты как здесь? — подошел, за руку взял и сжал тихонько пальцы. — Я ныне уж на Свирку слетал. Батя говорит, надоть в верховья идти на лов. По всему видать дожди скоро зарядят. Рыба-то вглубь уходит. Идем нето, прогуляемся перед разлукой.
— Надолго ли, Тиша? — встрепенулась, брови вскинула печально.
— Седмицу, не менее. Батя говорит вода спокойная. Ты чего? Никак запечалилась? Вернусь я, куда денусь? — и повел девушку по дороге.
Сами не заметили, как вышли к подворью Новиков, а там проводы. Снова родня толпилась, снова Квит стоял у ворот, прощался с невестой и родом.
Нельга сама и не заметила, как сжала руку Тиши сильнее. Подобралась, выпрямилась и смотрела в спину Квита. Тот говорил что-то Рознегу, улыбался. Рядом Цветава стояла — сверкала глазами синими, изгибала брови, и даже теперь гордилась богатым и статным женихом.
— Охабень-то снова при Некрасе. Когда забрал? — тихий голос Тихомира Нельгу встряхнул.
— Так это… Утресь Новица снесла к нему, — сказала и зарумянилась, ведь врала любому впервой.
— Добро. Не нравится мне Квит, уж дюже наглый, нахрапистый. Все зубы скалит, прибаутничает. А сам-то ярый, спесивый. И как токмо он тебе охабень свой отжажел?
Нельга слова Тишины поймала, да и обиделась и поняла — так тоже впервой. Ранее-то не лгала любому, обидок на него не таила. Может с того и слетели слова с языка:
— А что ж я не человек? Не девица? — взвила гордыню свою еще сильнее. — Может, приглянулась ему. Чай не мухрая* какая.
— Ему? — Тихомир хохотнул тихо, слабо. — У него вон какая жар-птица под боком. Первая девка на Лугани. А там, кто ж знает, может и в Новом Граде.
Нельгу окатило холодом. Вот оно как? Вмиг померкло все: и день блесткий, и радость от наряда нового. Навеси звенели вовсе не капелью весенней, а насмешливой докукой.
Не снесла последняя из Лутаков такой-то обиды: выпрямилась, голову вскинула гордо. Ни одного слова не молвила Тихомиру. Взыграло, укусило то, что Тиша мало ценит ее, да еще и говорит о том безо всякой утайки. Озлилась, и подумала — уж лучше бы молчал, как всегда. Руку свою из его руки выдернула.
