— Пустоголовый чурбан! Сопляк! Безмозглый варвар! — я никак не мог остановиться, — Оболтус чертов… Кретин…
Наконец я немного выдохся. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов и только из-за этого я закончил свой монолог раньше времени. На губах оказалась кровь — в падении я разбил зубами щеку изнутри. Я сел на пол рядом с Котенком, внимательно посмотрел на собственную ладонь, алую от густой крови, и вдруг спокойно сказал:
— Ну и бестия же ты, Котенок. Ты мне единственный халат порвал.
Он удивленно посмотрел на меня, его все еще трясло. Я улыбнулся. И вдруг начал смеяться. Я ничего не мог с собой поделать, меня трясло болезненным сумасшедшим смехом и не было никакой возможности остановиться. Я смотрел на взлохмаченного растерянного Котенка, сидящего на полу в моем халате, смеялся и чувствовал себя так, как будто выпил море колючей минеральной воды. Должно быть, это смотрелось очень странно со стороны.
— Сволочь! — крикнул Котенок, вскочил и молнией вылетел из комнаты, оставляя за собой разодранный халатный шлейф.
— Ну постой ты… — отдышавшись, попытался сказать я, — Не обижайся! Я над собой смеюсь!
Конечно же, он не слышал. Заблокировав дверь и спрятав надежно ключи в карман, я спустился на второй этаж. Дверь в спальню была плотно закрыта, проходя мимо я расслышал странные тихие звуки, доносившиеся оттуда. Я уже протянул руку чтобы толкнуть дверь, а если не поддастся — высадить плечом, но передумал, приник к ней ухом. Звуки раздавались изнутри. Производить похожие может скатывающаяся с металлической крыши дождевая вода, падающая на мягкую глину. Или зарывшийся в подушку лицом ребенок.
Сердце наполнилось мягким свинцом, в кистях рук расплылась противная слабость.
— Ублюдок ты, Линус, — хрипло сказал я сам себе, — Ублюдок и сволочь.
Возможно, мне стоило открыть дверь. Возможно мне стоило вообще много всего сделать.
Я сделал проще. Спрятал так и не пригодившийся ужин в криогенную камеру, выпил стакан вина и лег спать.
С утром пришел туман. Он покрыл море зыбкой дымной шапкой, которая висела над ним неподвижно, несмотря на перекатывающиеся волны. Маяк поднимался из туманного пласта как его продолжение, огромный столб, сотканный из туманных нитей. В воздухе растворилась неприятная малярийная сырость, которая всегда приходит с такой погодой, солнце вяло висело где-то высоко и не собиралось прекращать это безобразие. Весна здесь часто капризная, сырая. Если прогнозы метео-зонда верны, по-настоящему теплая погода установится не раньше, чем через три недели. Тогда планета оживет, стряхнет с себя остатки тяжелой зимней дремы и станет приводить себя в порядок. Надо будет не забыть показать Котенку цветных летяшек, эта красивая мелочь часто ошивается на северных рифах, выскакивая из-под воды и сверкая переливающимися разноцветными плавниками. Наверняка ему понравится… У них такого точно нет.
Эх, Котенок… Ну что мне с тобой делать, а? Чучело ты инопланетное, олух космический… Повезло же мне с тобой, что тут сказать. На пятый год — и вдруг оказался и тюремщиком и нянькой и Черная Дыра знает, кем еще. Кажется, сейчас я не торгуясь обменял бы половину родового состояния на обычный имперский курьерский корабль, который причалил бы к орбите и снял отсюда маленького варвара.
Тот Линус, который щурился на туман и молчал, пока я думал, гнусно усмехнулся.
«Не слишком ли настойчиво ты мечтаешь от него избавиться?»
«В каком смысле?»
«Если он всего лишь маленький варвар, которого ты спас из жалости к возрасту, ты слишком много уделяешь этому внимания.»
«Две Галактики тебе в глотку! Мне приходится жить с ним под одной крышей, мы с ним как два заключенных на крохотном необитаемом острове! Что мне прикажешь, закрывать глаза всякий раз, когда я прохожу мимо него?»
«Ты ван-Ворт. Человек, достигший вершины, получивший все, что вообще может получить человек. Получить твою улыбку раньше считалось не менее почетным, чем получить орден Семи Звезд из подагрических императорских рук Его Величества. Ты участвовал в битвах, легенды о которых будут рождаться еще при жизни твоих пра-правнуков. Тебя знала вся Империя и та ее половина, которая не была в тебя влюблена, тебе завидовала. Линус ван-Ворт, блестящий офицер, придворный поэт, которому еще при жизни пророчили лавры второго Фьорна…»
На моих губах заиграла улыбка, острая, как лезвие резака.
«Трусливый беглец, променявший честь своего рода на вечную ссылку. Изменник, жалкий ренегат и убийца. Самодовольный повеса, думающий только о себе и ни о ком больше. Человек, готовый продать за жизнь гордость и достоинство.»
«Чушь. Ерунда. Ты все тот же ван-Ворт, человек, который навсегда останется в памяти Вселенной».
«Как трусливый предатель. Закончим сегодня с этим. Причем тут мальчишка?»
Линус-Два некоторое время молчал. Будь он реально существующим человеком, а не отголоском моего голоса, блуждающим в пустых закоулках сознания, он бы, наверно, пожевал губами, рассеяно глядя сквозь стекло.
«Ты уделяешь ему слишком много внимания. Это странно, странно…»
«Мне действительно жаль его. Человек, обреченный на ненависть… На Герхане ему пришлось бы проходить реабилитационные процедуры бОльшую часть оставшейся жизни.»
«Да, мы всегда считали, что убивать надо спокойно и с улыбкой, — закончил тот, — Но пусть, речь не о том. Ты присматриваешься к нему. Ловишь каждый его взгляд, пытаешься понять, о чем он думает. Равнодушный тюремщик не станет вставать с рассветом чтобы наловить специально для пленника кусачек к завтраку.»
«Я всегда знал, что из меня паршивый тюремщик».
«Линус…»
Тревога — вот что. Тревога пробралась тайком внутрь и свила себе шипастое гнездо на обнаженных ветвях моих нервов. Я прикоснулся к ней мысленно пальцами, ощутил выпирающие во все стороны острия. Тревога… Ощущение того, что что-то не так и главная задача — понять, что же именно. Откуда исходит опасность.
«Он мне интересен, — сказал я с напряжением, словно выдавливая правду по каплям из онемевших легких, — Пожалуй, я исследую его. Мне редко раньше приходилось встречаться с кайхиттенами, а если встречался, заканчивалось это всегда нехорошо для одного из нас. Мы такие же природные враги, как змеи и мангусты или волки и волкодавы. Ни одному лингвисту в Галактике не удастся придумать для нас общий язык… Котенок — это маленькая частичка их культуры. Она еще поддается изучению. Пока он мал, я могу проникнуть в его мысли и понять, что ведет его в этой жизни. Это даст мне понимание образа мышления моего врага, а изучение врага — похвальное занятие для любого ван-Ворта, не так ли?»
