— Ну, садись, — велела я. — Рассказывай, зачем ты из дальнего Ноллагара своего ко мне пожаловал. Чай, путь-то не ближний, половинку луны небось тащился?
Вытаращился он на меня. Убедился, что и впрямь ведьма. Всё знает. А хитрости и нету никакой — плащ у него ноллагарский, из грубой шерсти сработанный, да и закидывает он его край на плечо, как только у них, в Ноллагаре, и принято.
— Беда у меня, госпожа, — повторил он глухо, сидя на корточках и глядя на меня своими бесцветными глазами. — Невесту мою украли. За три дня до свадьбы.
— Бывает, — я сухо кивнула. — Значит, кто украл, тот сильнее любит.
Ох, и вскинулся же он! Едва, гляжу, от брани удержался.
— Худгару это, самый зловредный разбойник в наших краях. У него большая шайка, на всех страх наводят. Алинсури в поле работала, когда они налетели… на мохнатых конях своих, да в броне. Не одна она была, с матерью и сестрёнками младшими. Их-то не тронули, а её — поперёк седла, и в лес. Там у него, всем известно, логово, у душегуба.
— А ты где был, жених?
— Да мы с отцом в кузне… Прибегают к нам, ревут… Увезли, говорят, нашу Алинсури.
Я внимательно оглядела его. Крепкий парень, и не только, видать, мышцами крепкий. Известное ж дело, с разбойниками селянину вязаться никак не возможно. А вот не смирился…
— Так то дело уголовное, — ухмыльнулась я. — Это отцу девушки надо к уездному начальнику челобитную, тот воинов должен отрядить, на вызволение. Таков порядок.
Лицо его скривилось, точно от ягоды недозрелой.
— Да что ты несёшь, госпожа? Какие воины? Всем в Ноллагаре известно, что Худгару с уездным начальником дружки не разлей вода. На одной улице росли, вместе в салки ещё вот такими играли. И посейчас дружат, и каждую луну к господину уездному начальнику от него люди приезжают, мешки привозят. Потому и нет на него управы.
— Ну а наместник? Отчего же наместнику не пожаловаться. Чай, с наместником-то он в салки не гонял?
Мне, конечно, всё уже было ясно, однако хотелось понять, ясно ли то же и парню.
— Толку-то от наместника? — сказал он кисло. — Наместнику уж от начальника уездного мешки везут. Это первое. А второе, будто ты, госпожа, не ведаешь, что указом государевым запрещено простолюдинам напрямую высокой власти жалобы подавать? Только через уездного. Я вот не знал, в Гменниройю поехал, во дворец-то к наместнику.
— И что? — с любопытством спросила я.
— И ничего. Две дюжины плетей за невежество в законах. Спасибо, в колодки не забили…
— Понятное дело. Значит, решил ты, как богатырь из сказок, самолично невесту свою от злодеев вызволить?
— Как же, вызволишь её самолично! Их, злодеев, дюжины дюжин, и все с мечами да секирами. Толку-то с кулаками или посохом на них переть? Вмиг порубят.
И это было понятно. Значит, не совсем уж глуп юноша, от горя и любви мозги всё ж студнем не застыли.
— Ты ж кузнец вроде? Отковал бы меч, — продолжала я болезненную, но необходимую обработку, — да и отправился бы на подвиг.
Он аж руками замахал.
— Что ты, госпожа, совсем разве законов не ведаешь? Коли простолюдин с боевым оружием замечен будет, то полагается ему обе руки по локоть отсечь. И кому я безрукий нужен буду? Дармоедом на шее родительской сидеть? И потом, мало меч взять, надо ещё уметь с ним обращаться. Воинов годами учат, а я только молот да клещи и знаю.
До чего ж рассудительный молодой человек! Наверное, из него и муж неплохой выйдет — толковый, деловитый, не склонный к сомнительным делам да речам. Ну прямо как мой покойный муженёк Гирроуги, с которым я пять лет прожила, пока серый мор у нас не случился… В страданиях отошёл, и плакала я по нему, да особо горевать некогда было, на руках-то Миухири, которому и четырёх не исполнилось, и лавка зеленная, и дом…
— Что ж, — прищурилась я, — значит, человеческим силам это дело неподвластно. К богам бегал, жертвы носил?
— Понятное дело, носил, — очень по-взрослому кивнул он. — И носил, и со жрецами толковал, и десять серебряных докко в ящик бросил. Да видно, неинтересна богам моя просьба.
— Значит, это судьба. Покориться надо, любовь свою забыть и жить дальше. Найдёшь ещё себе невесту. Как много есть на свете девушек хороших… Смирись.
— Не могу, госпожа, — тускло произнёс он. — Не нужны мне никакие другие… мне Алинсури моя нужна. Думаешь, я не пробовал? Выследил я, где их разбойничье логово. Три дня вблизи хоронился. Только стены там высокие, ворота крепкие, и охрана… Думал, хоть глазком мою родную увижу… Как бы не так. Чуть не словили меня, удирал как заяц. Стреляли вслед, об кожу наконечник чиркнул.
Юноша поднял руку и показал мне кривую царапину на локте. Судя по корочке, уже не менее чем луна ей.
— Герой, нет слов, — поцокала я языком. — А ко мне ты зачем притащился? Я тебе что, богиня Алаиди? Думаешь, скажу слово волшебное, да невеста твоя дома и очутится, невредимая да целая? Или, может, стоит мне заклятье сотворить — и крепость разбойная огнём займётся?
Судя по его угрюмому молчанию, именно так парень и думал.
— Ну да, ведьма я, — голос мой прозвучал чуть громче, чем следовало. — Болезни людские лечу, роды принимаю, порчу снимаю, могу на будущее погадать, могу расшалившихся домовых духов успокоить. А насчёт разбойников — это не ко мне.
Это, может, тебе надо сильного волхва сыскать, который по воинским делам работает. Только где такие водятся, не ведаю. Ко мне-то зачем?
— Госпожа Саумари, — в голосе этого взрослого парня послышались детские слёзы, — мне про тебя говорили, что ты всё можешь. Что ты никому ещё не отказала. Ну я не знаю, как, но помоги. Я тебе все деньги отдам, у меня припасено, ты не сомневайся…
И что мне надо было ему ответить? Что не ведьма я, а ловкая притворщица, что никакой силой магической не владею, и потому бесполезно меня просить? Вот так просто взять и срубить под корень деревце, что полжизни меня питает?
Выставить его из дома, безо всяких объяснений? Но ведь жалко — и кузнеца этого, без трёх дней счастливого мужа, и девчонку эту, которую душегубы, небось, попользовав, уже и придушили да выкинули труп лесному зверью. И нельзя такое оставлять без наказания. Если уж ни начальник уездный, ни наместник, ни Хозяин Молний… Если у людей последняя надежда на старую Саумари… Последняя… А коли так, отказывать нельзя, учил же наставник. Ежели с баловством каким к тебе пришли, или с чёрными замыслами — ребёночка в утробе погубить, на соседа порчу навести — этих гони безжалостно. А вот кто с истинной бедой, и некуда уже ему боле пойти — того прими и помоги.
Ох и не хотелось мне в это дело втягиваться! Уже и рот я открыла, чтобы произнести что-то пустое, утешительное — и снова вспомнился мне наставник Гирхан. И то дело в Хиуссе, с трактирной служанкой… Но тогда нас было двое, и наставник-то — не чета мне. Да и я помоложе была.
