Орман-хузра видела такое раньше и знала, что своей участи ей не избежать, а потому глубоко вздохнула и спрыгнула на дно будущей могилы, готовая быть похороненной заживо.
— Рано, — сказал жрец, и Ксанча увидела в его руке длинную гибкую антенну золотистого насекомого. Выбравшись из ямы, она приготовилась к боли и смерти.
Лишь несколько из ее воинов попали в Фирексию, и, без сомнения, сейчас их уже не существовало. Но по крайней мере один должен был сработать прежде, чем его обезвредили. Ксанча была бы довольна даже этой небольшой победой.
Ее вывели из пещеры и, связав запястья проволокой, подвесили к дереву. Первый удар антенной порвал ее одежду, второй врезался в плоть. Жрецы-исследователи и гремлины вслух считали удары. Ксанча слышала, как они произнесли «двадцать». Ее сознание скользнуло в гудящую темноту, а затем все исчезло.
Когда она вспоминала тот день, ей казалось, что она слышала крики «сорок» и «пятьдесят», но, возможно, память изменяла ей. Потом все стихло, и никто так и не столкнул ее в свежевырытую могилу. Возник яркий свет, и послышался какой-то шум. «Дождь, — подумала Ксанча. — Он загнал всех в убежище». Видимо, вода размыла запекшуюся кровь, и раны начали нестерпимо болеть. Утонуть сейчас было бы для нее самым лучшим выходом, самым легким способом умереть.
Ксанча потеряла счет времени. Не было сил пошевелиться, но она понимала, что все еще привязана к стволу дерева. Вдруг она услышала голос, говоривший на языке ее мечты, на языке мира красоты. Она почувствовала, как кто-то развязал ее руки, и, с трудом разлепив залитые кровью веки, увидела, что никакого дождя не было.
Голос проник в сознание, а потом откуда-то появилась рука, мягкая и теплая, как у самой Ксанчи, и, скользнув по ее лицу, закрыла ей глаза. Она снова провалилась в забытье.
Просыпаясь в горячечном бреду, Ксанча слышала все тот же голос, говоривший, что все хорошо, она вне опасности и ей вредно волноваться. Словно сквозь туман Ксанча увидела глаза, излучающие какой-то невероятный волшебный свет, и, вспомнив глаза Джикса, вновь потеряла сознание.
Наконец боль и жар оставили ее. Очнувшись, Ксанча поняла, как ослабела, и почувствовала, что лежит на чем-то мягком. Такого она не помнила со времен Храма Плоти.
Рядом сидел человек и смотрел вдаль. У Ксанчи хватило сил только на одно слово:
— Почему?
Человек вздрогнул, обернулся и произнес, посмотрев ей прямо в глаза:
— Я думал, фирексийцы убьют тебя.
Да, точно, он говорил на языке снов Ксанчи, на языке того мира, куда ей предназначено было проникнуть своим сознанием. Он знал, что фирексийцы собирались убить ее, но, похоже, не предполагал, что она является одной из них.
— Я думал, они взяли тебя в плен и хотят заменить твою плоть металлом, как они поступили с моим братом. Но я опоздал. Ты истекла кровью. — Чуть помедлив, он продолжал: — У тебя под кожей нет ни металлических пластин, ни масла, но они уже изменили тебя. Ты помнишь, кем ты была, девочка? Зачем ты им понадобилась? Где ты родилась, в какой семье?
Ксанча тяжело вздохнула. Честность в данных обстоятельствах казалась лучшим выходом, ведь, как и Джикс, этот человек был демоном и, несомненно, враждовал с Фирексией.
— Я Орман-хузра. Я называю себя Ксанчей и принадлежу Фирексии.
Внезапно человек занес кулак над ее лицом. Она зажмурилась, не в силах защищаться, но удара не последовало.
— Слушай меня внимательно, Ксанча. Теперь ты принадлежишь мне. После того что с тобой сделали — не важно по каким причинам, — у тебя нет повода любить и уважать Фирексию. Надеюсь, у тебя хватит ума рассказать мне все, что ты знаешь, начиная с того, как ты и другие собирались попасть домой.
Ксанча была умным тритоном, сам Джикс говорил ей об этом, и взвешивала каждое слово:
— Видишь эту пещеру? Отнеси меня туда, и я покажу тебе дорогу в Фирексию.
Сквозь сон Ксанча почувствовала, как кто-то трясет ее за локоть. Открыв глаза, она не сразу сообразила, где находится, но, оглядевшись, узнала рощу у ручья, потухший костер и Ратипа, стоящего возле нее на коленях.
— Просыпайся! — Юноша снова толкнул ее в плечо. — Тебе снился кошмар.
Последние обрывки ночных видений еще витали в голове Ксанчи: сырая пещера; золотистые насекомые; жрец-исследователь, занесший над головой антенну; Урза, колдующий над костром… Это были воспоминания, к которым она не хотела возвращаться даже во сне. Поняв, как крепко она заснула, Ксанча тихо выругалась и взглянула на Рата.
— Что ж ты не убежал? — спросила она.
— Я думал об этом, — спокойно ответил Ратип, — всю ночь. Мы так далеко от знакомых мест, у меня на ногах цепь… Но даже если ты сильнее меня и обладаешь этой летающей штуковиной, ты все равно такая маленькая, что нуждаешься в ком-то, кто смог бы о тебе позаботиться.
— Обо мне? — изумилась Ксанча. — А как же твоя клятва?
Он пожал плечами.
— У меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять об этом. Проснувшись ночью, я сначала решил, что ты притворяешься, будто спишь, и ждешь, когда я попытаюсь бежать. Но если бы я побежал, точнее, пошел… — Рат позвенел цепью, — я должен был быть уверен, что ты не сможешь меня догнать.
— И что ты собирался сделать? Задушить или разбить мне голову?
— Я не успел решить… Тебе снился кошмар, на это было страшно смотреть, и я разбудил тебя. Ты веришь в сказки шраттов о снах и душах?
— Нет. — Ксанча знала о верованиях шраттов лишь то, что они жестоко расправлялись с любыми иноверцами. А свою душу, как утверждал Урза, она потеряла, когда попала в обсидиановый чан Храма Плоти.
Потянувшись, девушка достала из корзины Ассора еду и, бросив юноше кусок хлеба, произнесла:
— Я сама в состоянии позаботиться о себе. А когда мы доберемся домой, ты станешь Мишрой и встретишь Урзу — это и будет тот, кому нужна твоя помощь.
Рат усмехнулся, но промолчал. Казалось, он решил стать образчиком добродетели и послушания. По крайней мере до тех пор, пока Ксанча не приказала ему сесть рядом, чтобы поместиться в шар.
— Другого варианта нет? — спросил он, бледнея. — Может, пойдем пешком? Даже с цепью я предпочел бы идти, а не лететь.
Ксанча покачала головой, а Ратип, зажав рот ладонью, бросился в кусты, где его и стошнило. Вернувшись, он проговорил обреченно:
— Кажется, теперь я готов.
— С этим шаром у меня никогда не было неприятностей, Рат. Передвигаться в нем безопаснее, чем в повозке или пешком.
— Боюсь, это не утешит меня… — начал юноша, но замер на полуслове. Увидев, как Ксанча зевнула, а из ее открытого рта появилась сфера, он вновь направился к кустам.
Девушка знала, что желудок Ратипа пуст, а саму ее непременно стошнит, если она закроет рот раньше, чем надуется шар. Она схватила юношу, прижала его голову к своим коленям и держала, пока шар не взлетел.
