— А еще ты речь толкнул, — сообщил Жаб, слизнув с тарелки последний комочек каши. — Оскорбительную. Потребовал курнуть тебе фирман. Это что, травка? Вроде анаши?
— Фимиам, — подсказал Крыс. Он внимательно подслушивал Жаба, подхихикивая в некоторых местах — наслаждался, должно быть, воспоминаниями о моем непотребном поведении. — Ты потребовал курить тебе фимиам, потому что ты весь такой замечательный. Великий и могучий герой. Спаситель человечества.
— Ага, — подтвердил Жаб. — А мы все перед тобой — воши. Кроме Домовушки. Потому что Домовушка — таракан.
— Не мог я вошами вас называть! — слабо запротестовал я. — Не мой это лексикон!
— Точно, лексикон не твой, а жабий — это он тебе общий смысл передает, — хихикнул Крыс. — В своем понимании. Ты сказал — «мошкара и мелочь пузатая».
— А потом ты раскачался на люстре и с диким мявом плюхнулся на кровать, где этот, Ратиборя спал, — пыхтя и злорадствуя сообщил Жаб. — И отрубился. А Ратиборя, наоборот, проснулся, и Ворону пришлось спешно его усыплять по новой. А тебя Ворон за шкирку отволок в большую комнату и бросил на Ладу. Он, наверное, думал, что ты и Ладу тоже можешь разбудить. А не вышло…
— Утро воспоминаний прошу считать оконченным! — каркнул вдруг Ворон. Он, оказывается, тоже прислушивался к нашей беседе. — Пора за работу, товарищи и друзья! Ратибор проснется через полчаса… нет, через двадцать девять минут, и нам необходимо выработать план действий: я думаю, что держать его (либо ее — это как вам больше импонирует) постоянно под гипнозом нецелесообразно. Для начала проведем совещание. Ты, Кот, отправляйся в шкаф и приведи Пса и Леонидию…
— Нет уж, лучше я слётаю, — пробормотал Домовушка. — Невместно его величие на посылах-то держать! И младенчика заодно подкормлю, да и повожусь с ним — давненько детишек тетешкать не доводилось…
— Вчера, — сказал Крыс.
— Ась? — не понял Домовушка.
— Вчера ты его тетешкал, — напомнил Крыс.
— Ой, да что там тетешкал — так, агукнул ему разика два, а после побежал на стол собирать. Не натетешкался.
— А не заблудишься? — с подозрением спросил Ворон.
— Не, я веревочкой обвяжусь, чтобы не заплутать.
— Ну, хорошо, — снизошел Ворон. — Но и младенца тоже захватите. Рецидива я не опасаюсь; если же он все-таки случится, то ничего страшного, а даже и напротив, это поможет нам на какое-то время решить проблему с его питанием. А потом мы опять поместим ребенка в вытяжной шкаф.
Я опомнился:
— Да уж ладно, я сам схожу, а то и вправду заблудишься, — сказал я Домовушке.
— Сказано — слётаю, значит, слётаю, — буркнул Домовушка, на меня даже не взглянув. — А то еще корона у твоего величия с головки свалится…
— Ну Домовушка, — сказал я, — ну прости! С кем не бывает…
— Со мной, — с готовностью отозвался Домовушка. — Со мной такового не бывает, и быть не может. Потому как что у пьяного на языке — то тверезый про себя думает-помысливает. А я про всех хорошо мыслю, потому даже если вдруг и переберу малость соку березового, то никому дурного слова все равно не скажу.
— Так, — прервал нас Ворон. — Выяснением отношений и взаимным расшаркиванием займетесь позже, когда негативные последствия вчерашнего происшествия будут ликвидированы. А посему задвиньте поглубже оскорбленное самолюбие и комплекс вины, и беритесь за дело. Домовой, раз уж ты у нас вызвался волонтером, то отправляйся, пожалуйста, в шкаф. А ты, Кот, пригласи из Бабушкиной комнаты Чайника. Я хочу с ним побеседовать. И где Петух? Вместе с Пауком? Почему их не было за завтраком?
— Да они на зорьке откушали, Петушок как пропел, я ему пшена отсыпал, еще не вареного, он и поклевал, а товарищу капитану Пауку я молочка налил в блюдечко. Отдыхают, поди, почивают после трапезы…
— Буди! — приказал Ворон.
Был Ворон возбужден — то-то он прохаживался взад-вперед по своей жердочке, топорща перья. Но и собран, и глаза его, круглые и желтые, сияли таинственно и тревожно.
Когда Домовушка, опередив меня, помчался за Псом, Лёней и Чайником, Ворон склонился ко мне и тихо сказал:
— Случившееся, надеюсь, будет тебе хорошим уроком. Время от времени расслабиться необходимо каждому мыслящему индивидууму, особенно занимающемуся напряженной исследовательской работой. Но не стоит расслабляться в присутствии близких. Ради авторитета своего, и спокойствия — их.
Глава семнадцатая, в которой я философствую
Со мною вот что происходит…
песня из фильма «Ирония судьбы».
Вот так оно всегда со мной выходит: стоит совершить что-нибудь хорошее, безусловно положительное, великое даже, подвиг какой-нибудь — и тут же я все порчу. Карма у меня такая, должно быть, планида с фортуною.
И ведь что самое обидное — я ведь и не виноват даже!
Сами мне под нос валерьянку подсунули — и меня потом же и обвиняют, мол, надо было держать себя в руках. В лапах то есть.
А как удержать? Как, спрашиваю я вас, если моя котиная природа от запаха этой самой валерьянки взбунтовалась? С природой же не поспоришь!
И про люстру: люстры просто специально сделаны для котов, как у Чехова ружье на стенке — для обязательного финального выстрела. Если мы имеем люстру с достаточно широким основанием, а не какой-нибудь пузырь на шнурочке — с одной стороны; и кота, вышедшего из себя неважно, по какой причине — от страха, от ярости ли, от любви, или, как в случае со мной, хлебнувшего валерьянки — с другой, то этот кот обязательно на этой люстре окажется. Это закон взаимного притяжения котов и люстр. Вспомните кота Бегемота у Булгакова. Или прекрасный фильм Леонида Гайдая про Ивана Васильевича, который меняет профессию.
С другой стороны, все в этой жизни должно быть уравновешено: тоже закон природы, закон сохранения чего-то там, не помню чего. То есть если где-нибудь чего-нибудь убудет, где-нибудь чего-нибудь обязательно прибудет. Так что на всякий хороший поступок должен обязательно приходиться скверный.
Хотя нет — у каждого своя карма. Вот Жаб, к примеру — он вообще поступков не совершает, ни дурных, ни хороших. Отправление физиологических потребностей, как то: сон, еду, вывод продуктов жизнедеятельности из организма, а также обсуждение с Рыбом всяких мелких деталей нашего быта, и даже мелкое жабье злопыхательство — это все поступками не назовешь. Зато его карма — попадать в неприятности. Если Жаб когда-нибудь окажется в Нью-Йорке и будет идти мимо высокого-высокого небоскреба, то с крыши этого небоскреба обязательно упадет маленькая-маленькая гаечка и обязательно угодит в нашего Жаба, но не в макушку, а рядом — в плечико или даже в пальчик. Потому что кроме кармы у Жаба еще и удача есть — только немножечко корявая.
