— Коня!
Отрок подвел бегом, страшась грозного князя больше, чем печенегов. Владимир прыгнул в седло, в руке недобрая тяжесть от острого меча, что рубит любые доспехи, а тело наливается грозной силой, что является от богов только в минуты самого лютого сражения.
— Слава!!! — заорал он.
За ним прогремел конский топот. Все, кто еще мог держаться в седлах, спешили за князем на последний пир, где упоят ворога красным вином, а сами лягут беспробудным сном, ибо не осталось в Киеве больше человека, способного поднять топор, а сила ворога все еще несметная…
Он ворвался в гущу схватки как огненный демон, с двумя блещущими как молнии мечами. Смял передних и пошел врубаться дальше в их проклятое войско, в самую середку, а потом чтоб вот так идти и идти через всю несметную орду, перейти реку, подняться на холм, где все одиннадцать ханов, разметать стражу, сразить всех ханов…
Эта мысль грела, тешила сердце, давала силы. Он в самом деле прорубился до черты города. Конь кое-как переступил через поваленные бревна и трупы. Оба меча рубили как двенадцать, люди вокруг падали как колосья под косой умелого жнеца. Более того, завидев на всаднике красное княжеское корзно, а такой плащ мог носить только великий князь, к нему протискивались самые лучшие богатыри, бывшие вблизи, и все падали под его мечами.
Остервенясь, он рычал как зверь, силы удесятерились, на губах было солоно, он не знал, чья кровь: чужая или своя, ревел, рычал, бешено сверкал глазами, врубался, ибо если погибнет Киев, то и ему зачем тогда…
Впереди был крик, лязг железа, ржание раненых коней. Сквозь красную пелену в глазах увидел впереди схватку. Огромный воин на дивном белом коне, на голове которого между глаз длинный рог, со скоростью молнии поражал противников длинным копьем с широким как у меча наконечником. Конь тоже бил рогом, бил копытами, хватал острыми, совсем не лошажьими зубами.
Владимир начал прорубаться к нему, а когда оставалось не больше десятка шагов, зычно крикнул:
— Ты кто?.. Почему бьешь печенегов?
Всадник проткнул копьем налетевшего степняка. За это время его конь одного просадил рогом так, что острие вылезло меж лопаток, другому проломил голову копытом. Всадник ответил низким голосом, от которого конь Владимира запрядал ушами:
— Я… пробивался в Киев…
— К князю? — догадался Владимир.
— Да…
— От Добрыни?
Всадник ответить не успел, на них с разбегу налетела конная сотня. Вел ее молодой хан, Владимир помнил, как он подходил к Жужубуну, подавал советы. Хан на скаку указывал в сторону Владимира.
Безымянный всадник, догадавшись, что этот петух в красном плаще что-то значит или чем-то ценен, быстро послал коня вперед, загораживая Владимира. Владимир, такой же быстрый на решения, послал коня чуть правее, лавину встретили плечо в плечо.
Их оттеснили, но свалить не свалили. Некоторое время рубились в одиночестве, прикрывали друг друга с боков, отступали под напором шаг за шагом, конь Владимира тоже зло хватал зубами, бил копытами, а отодвигался только перед валом трупов.
Против сотни печенегов они стояли двое, потом далеко за спинами степняков Владимир заметил бешеное движение. Как коршун среди беспомощных цыплят, там носился на огромном злом коне широкий в плечах воин со страшным, перекошенным в гневе лицом. Печенеги падали под ударами его грозного кривого меча десятками. Он с разбегу топтал конем, сек, рубил. Конь был красный по самое брюхо от крови, всадник весь стал красным от брызг. Владимир еще издали услышал его громовой рык, от которого дрожала земля, страшный храп чудовищного коня.
Всадник прорубался им навстречу, а когда чуть сблизились, Владимир прокричал:
— Кто ты?
Всадник бросил в его сторону быстрый недружелюбный взгляд:
— Я за… Кийв…
Владимир кивнул, кто бы ни был этот богатырь, он явился очень вовремя. Уже втроем они выдерживали бешеный натиск. С холма их заметили, пустили отряд блещущих доспехами батыров, сильных и на быстрых горячих конях.
Всадник на рогатом коне выдвинулся на полкорпуса вперед, Владимир и второй встали по бокам, молча признавая его старшинство, и так клином встретили страшный удар. Их, как тараном, отодвинуло на сотню саженей, грохот от ударов раскатывался над всем полем. Владимир страшно сек двумя мечами, а по голове, по плечам, по груди стучали стрелы, дротики, в голове гремел многоголосый крик ярости и боли.
Он знал, что это его последний бой, о защите думать нечего, надо как можно больше врагов забрать с собой, рубил, сек, поражал, а двое героев дрались так же молча и исступленно.
Среди сражающих появился еще один, огромный как башня, закованный в доспехи странного кроя, даже конь покрыт кольчужной сеткой, а расписная попона опускается ниже стремян, закрывая брюхо. Он рубился топором, оттянутые в стороны концы лезвия почти касались рукояти. Печенеги, пятясь под его натиском, исчезали, как зеленая трава под натиском страшной саранчи.
Владимир крикнул, с трудом переводя дыхание:
— Спасибо, что подсобил!.. Ты кто?.. Я не видел тебя в нашей дружине!
Огромная голова медленно повернулась в его сторону. Владимир ожидал услышать низкий могучий рев, но всадник ответил чистым гортанным голосом, словно клекотал молодой орел:
— Я не успел.
— Но ты кто?
— Я — Сосланбек из рода Сиявушей Сархан-огли. Я должен быть явиться к киевскому князю и отдать ему меч…
Всадник на рогатом коне и второй, который прорубался в Киев, спросили в один голос:
— Добрыню встретил?
— Добрыню, — ответил витязь с топором. — Вы его знаете?
Всадник на рогатом коне сказал с достоинством:
— Да будет тебе ведомо, что тебя одолел самый знатный витязь северных земель. Никто и никогда еще не устоял перед ним!
Сзади нарастал крик. Кияне, ведомые Автанбором и Мирантом, вытеснили печенегов из города. Печенеги отступали, их рубили, кололи и секли семь богатырей, что явились в разгар боев. За богатырями бежали, разъяренные, с распахнутыми в крике ртами мужики с топорами и вилами.
Владимир в страхе и раздражении дернулся: вместе с этими ополченцами шел в длинной белой рубахе до колен верховный волхв. В могучих руках Белояна вращалось как крылья мельницы огромное бревно. С нечеловеческим ревом он двигался на пару шагов впереди остальных. Каждый удар сокрушал несколько человек. В Белояна метали стрелы, но наконечники лишь пятнали белую рубаху кровью, а дальше то ли запутывались в шерсти, то ли не могли сильно поранить твердое как дерево мясо, а сами крохотные медвежьи глазки надежно упрятаны в щели между нависающими надбровными дугами и высокими скулами.
