Рев был страшен тем, что не медвежий, кто не слыхал медвежий, но и не человеческий. Он ревел настолько страшно, что кровь обращалась в лед, а человек застывал, как лягушка при виде змеи. Страшное бревно сокрушало головы, разбивало грудные клетки вместе с доспехами, калечило коней, выбивало всадников из седел сразу по трое-четверо.
Владимир пошел прорубать дорогу в ту сторону. Оба меча работали, как две косы на созревшей ниве. С ревностью воина видел, что от простого бревна убитых и покалеченных больше, чем от двух благородных мечей, а просто волхв, хоть и верховный, может стяжать славу больше, чем он, великий боец…
Опомнившись, напомнил себе, что он не воин, а великий князь, который должен бдить. Остановился, дал нагнать запыхавшимся дружинникам, числом их стало меньше, а оставшихся забрызгало кровью так, словно полдня мокли в кровавом озере.
Уже без тупой ярости пробились к Белояну. Владимир заорал предостерегающе:
— Эй!.. Негоже волхву браться за немудреное орудие простых людев!..
Белоян вздрогнул, но все еще продолжал бросаться в бой, пока у него не повисли на руках. Бревно рухнуло на красную от крови землю. Под ногами бежали красные ручейки теплой дымящейся крови.
— Позор, — строго сказал Владимир. — Негоже… Нелепо!.. Недостойно. Мы правители этой земли, а не… Ты мне скажи, что за огненное чудище ты вызвал?.. Ну, которое потоптало этих булатных как пьяный смерд топчет глиняные свистульки?
Грудь волхва, похожая на заросшую густым мхом каменную плиту, с треском поднималась и опускалась. Внутри хрипело и трещало, шерсть на морде кое-где слиплась от крови. Одежда в лохмотьях, Владимир не мог оторвать взора от могучей груди, где выпуклые плиты мышц вздымались гордо и красиво. С такими стоят статуи богов в Царьграде, разве что на мраморе не видать, столько ли шерсти у ихних богов…
— Если… бы… — прохрипел Белоян. — Если бы… я…
Владимир оглянулся, словно ожидал увидеть огненный столб снова. Сеча продолжалась по всему полю. Рослые герои на таких же великанских конях упорно истребляли печенежское войско, что впервые не наступало, а неумело оборонялось.
— А кто же?
— Не… знаю…
— Потому и бревно схватил? — спросил Владимир раздраженно. — Тоже мне волхв!
— Как и ты, князь, — выдохнул Белоян. — Не княжеское дело мечом махать…
— Князь должен идти впереди войска!
— На Востоке правитель всегда погавкивает с холма, что повыше и подальше.
— А мы рази Восток?
Набежали мужики с топорами. Обогнули их, как река огибает скалы, понеслись за Автанбором и подоспевшими героями, теснили степняков, пользуясь их растерянностью.
— Мы всё, — отрезал Белоян. — Мы всё на свете!.. И Восток, и Запад, и Юг, и Север, и еще что-нибудь неведомое. Не знаю, откель взялся этот огненный… Он кричал «Табитс», а это имя, как я слыхивал от древних волхвов, носил старший бог скифов. Было такое неведомое племя. Жило на этих землях… С половины мира полюдье брало!
— И куда делось такое огромное?
Белоян развел руками:
— Не ведаю…
— Тогда ведаю я, — ответил Владимир быстро. Он поглядывал то на поле битвы, то на волхва. — Этот Табитс признал нас своими потому, что узрел в нас скифов. Не померли же все скифы разом? Переродились в славян! Вот Табитс почесал репу, подумал, прикинул, кто ему роднее: печенеги аль мы, русичи, и встал на нашу сторону. Так что скифы мы, понял? А когда надо, то и вовсе гунны.
Крики и звон оружия отдалились. Уже на два полета стрелы поле покрылось трупами. Кровь бежала жаркими ручьями, скапливалась в низинах. Сапоги промокли, подошвы чавкали, отрывая пласты вязкой земли с комьями сворачивающейся крови. Огромная серая масса печенегов таяла, как снежная куча под лучами мартовского солнца.
Из-за холма, с вершины которого ханы наблюдали за сражением, на рысях выметнулись свежие отряды печенегов. Во главе неслись хорошо вооруженные всадники. Владимир быстро окинул взглядом свое войско, посерел лицом. Доселе Жужубун бросал в бой простой народ, его много, а отборные войска берег, сейчас же, когда на стороне киян остались лохмотья от дружины да толпа мужиков с топорами и вилами…
— Стоять насмерть! — заорал он люто. — Мертвые сраму не имут! Бежавшим — стыд и поношение…
— Стоять! — пронеслось по разношерстному войску. — Стоять!.. Стоять насмерть… Мертвые сраму…
Вперед выехали богатыри из старшей дружины, все воеводы и бояре, способные держать в руках оружие, а также все герои, явившиеся с весточкой от Добрыни. Молча ждали, угрюмо и отрешенно вспоминали кто родных, кто женщин, кто богов, а земля уже дрожала и качалась под копытами тысяч коней, от грохота не слышно соседа, а пыльное облако закрыло скачущих печенегов.
Внезапно левый край скачущих степняков смялся, будто по нему ударили гигантским молотом. Владимир не верил глазам: там их опрокидывали, рубили, кололи, топтали, истребляли десятками и сотнями два яростных героя, чьи лица были темными, а над ними висели призрачные облака.
Они двигались наискось мчащейся лавы всадников, подобно турам сквозь пшеничное поле, никто не мог их ни остановить, ни даже задержать, длинные мечи сверкали так часто, словно у всадников было по дюжине рук с оружием.
— Навстречу! — загремел Владимир. Он вытянул руку с мечом. — Кто бы ни были эти герои… им тоже нужна помощь!
Конные ринулись навстречу печенежской лаве. За ними со всех ног понеслись пешие. Во вскинутых к небу руках грозно блистали топоры. Печенеги не стали сдерживать коней, ударили с такой мощью, что семь их первых рядов погибли сразу, словно налетели на каменную стену. Со стороны киян от страшного удара погибли почти все, кто был в переднем ряду, даже могучие и огромные как башни богатыри задыхались от тесноты, падали с коней.
Но лава печенегов остановилась, теперь рубились грудь в грудь, рубились молча, свирепо, а когда теснота не давала ударить мечом, хватались зубами, дрались короткими ножами.
Владимир рубил яро, сцепив зубы, вымещая злость и стыд за почти взятый печенегами Киев. Голова гудела от ударов стрел, дротиков. В него метали топоры, а он с двумя мечами в руках прокладывал дорожку глубоко в середину печенежских войск. Дружинники едва успевали вклиниваться в прорубленную им щель, пока не захлопнулась, не всегда удавалось закрыть спину князя, но кольчуга из небесного металла выдерживала все удары, только когда князь ее снимет… если сумеет, все тело будет сплошным кровоподтеком.
Головы и плечи неведомых героев плыли по морю печенежских голов навстречу, а справа в середку войска прорубался сверкающий красными доспехами гигант на красном коне. Его длинный меч сверкал как молния, за ним оставалась радужная дуга, красный щит звенел, принимая удары топоров, дротиков, а воздух рябил от стрел, что щелкали с такой силой, что расщеплялись на мелкие лучинки.
