Мужики ездили в лес под охраной княжьей дружины. Больно зверя много лютого, лешие за каждым деревом, мавки среди веток, исчезники, чугайстыри, все берегут свой лес, рубить не дают, приходится одним рубить, другим отстреливаться, а то и мечами помахать.
Лес брали на стену вокруг города, на терема, дома, сараи, а у деревьев в три обхвата и больше, которые не срубить, не увезти, подрубывали кору, обдирали на высоту своего роста, чтобы за год-другой начало сохнуть, а потом и спалить можно… Глядишь, еще пядь земли отвоюют у дремучего опасного леса.
Волхв помалкивал, Владимир впервые за много дней дышал вольно, свежий воздух врывался в грудь как горный поток, что падает с высоты. Киев с его мелочными дрязгами позади…
Ехали весело, горланили песни. На берегу Днепра увидели девок, те полоскали белье. Дорожка шла в трех шагах, а смешливые девки, завидя рослых удальцов на могучих конях, принялись с утроенной старательностью полоскать белье, наклоняясь так низко, что богатыри мычали от муки, а глаза их выпучивались как у раков.
Претич прикрикнул строго, дружинники проехали, но оборачивались, показывали знаками, что пусть дождутся, вот-вот поедут назад, а тогда уже без княжеской удавки на шее… Пошли вздохи, шуточки, рассказы, как и когда кому удалось затащить какую на сеновал, в лесок, запрыгнуть в постель к боярской жене…
Лишь двое из богатырей, заметил Владимир, вежливо улыбались, но как воды в рот набрали. Один — Чейман, другой — Олекса. Ну, насчет Олексы Владимир знал. Храбрый витязь, внучатый племяш самого Претича, отважный и красивый, еще умелец игры в тавлеи, певец и танцор. Дружинники, даже распалившись рассказами, его, однако, в разговор не завлекали. Уже знали, таких разговоров избегает, а то и просто встает из-за стола. И не одна боярская дочь промочила горькими слезами подушку, не понимая, почему так холоден этот самый красивый и статный из киевских богатырей. И было бы дело в соперницах, стало бы понятно. И понятно, что делать. Извела бы ее, змею подколодную, тварь поганую, зелья бы подсыпала или порчу навела, и всего-то делов… Но он вовсе на женщин не смотрит!
А сам Олекса видел, как мучительно медленно поднимается по небу оранжевое солнце, еще не усталое от дневных трудов. Еще мучительнее потянется долгий день, зато ночью снова возникнет в его комнате некая дева… или молодая женщина. Но ставни плотно закрыты, свеча погашена, в полной тьме он почувствует только жаркое упругое тело, женские руки его ласкают, и голос шепчет ласковые слова, он хватает ее жадно, но на все уговоры мягкий женский голос отвечает: нельзя ему видеть ее лицо. Не потому, что безобразна, но нельзя смертному зреть…
В первый раз его пробрал холод, потом сразу бросило в жар. Слышал от старых людей, что в давние времена боги опускались к людям и жили среди них, но смертным нельзя было зреть их лица. В самом деле, нельзя вообразить, чтобы у простой женщины было такое жаркое тело, чтобы он горел и не сгорал, а утром, когда она исчезнет, мучительно и страстно ждал прихода ночи…
Вчера едва удержался, чтобы не зажечь свечу, когда незнакомка уснула на его плече. Он в который раз ощупал ее всю: ни рогов, ни копыт, ни рыбьего хвоста. А вместо запаха серы и горящей смолы — дивный аромат странных цветов, что могут расти разве что в вирии. И сегодня… боги, укрепите его стойкость… не зажжет ни свечу, ни факел. Но воля слабеет, а жажда увидеть ее лицо все сильнее…
Белоян привстал на стременах, конь застонал, его зашатало из стороны в сторону, хотя это был самый массивный жеребец из княжеской конюшни. Всмотревшись, определил:
— Вон к тому перелеску! Прямо на сосну с березовой верхушкой… Видите одинокое дерево в лесу?
Претич, ничуть не удивившись, приложил ладонь козырьком к глазам:
— А там что-то ползет…
— Где?
— Вон за кустами… Вон вышло… Опять в кусты… снова вылезло… Но как идет, как идет! Корова какая-то. Свинья, наверно.
— Будем лазить по лесу? — усомнился Владимир. — Много найдешь среди кустов да прошлогодней листвы…
— Боги знают, куда бросать… Пусть твои воины едут в сторону березового ивняка…
Совсем мудрый стал, подумал Владимир с сочувствием, такое городят, когда уже все звезды по именам помнят…
— Березового ивняка? — уточнил он на всякий случай.
— Да. По правую руку пойдут сосны, березы и другие кустарники, а вы езжайте по левую…
Он не договорил, голова запрокинулась. Владимир тут же посмотрел на небо. Среди синевы показалась белая черточка, за ней другая, третья… Словно крохотный снежок катился по своду, быстро истаивая.
— Падает?
— Началось, — прошептал волхв.
— А куда упадет, знаешь?
— Погоди… Сперва сыплется мелочь… Потом пойдут настоящие…
Владимир зябко передернул плечами:
— А если такая глыба влупит по голове? Она ж мне чуб испортит…
Волхв гикнул, конь послушно ринулся вперед. Дружинники замялись, поглядывая то на ускакавшего волхва, то на князя. Владимир молча указал вперед. Конь под ним обиженно подпрыгнул, больно хозяин пинается, с места пошел галопом, догнал волхва.
Степь мелькала под копытами то зеленая, то черная, копыта гремели и по камню, затем снова пошла зелень, впереди всего в двух-трех верстах начал вырастать лес. Чейман несся на легком печенежском коне, он пригнулся к гриве, приподнял зад, стоя только на стременах, и они неслись, далеко обогнав всю дружину.
Внезапно Владимир увидел, как Чейман сдернул с седельного крюка боевой топор. Солнечные блики ударили в булатное лезвие, раздробились и рассыпались острыми искрами по степи.
Рядом с Владимиром остроглазый Претич вдруг ахнул:
— Неужто… печенеги?
Владимир приподнялся на скаку. Далеко в степи, наполовину закрытые могучими плечами Претича, неслись всадники. Различались только крохотные фигурки на конях, да и тех то и дело скрывало пыльное облако, видно только, что их больше, намного больше…
— Не печенеги, — возразил себе Претич. — Откуда им?.. Да и Кучуг… Дружина князя Круторога?.. Березовского князя?
Чейману орали, свистели, и он нехотя придержал коня, дал себя догнать, дальше скакал уже в боевом ряду. Дороги сближались, Владимир уже видел место, где пути пересекутся…
Задним мчался, не поспевая за резвыми конями, Белоян. Владимир оглянулся, увидел раскрытый в крике рот верховного волхва.
— Они… за… небесным… железом!
— Сами видим, — крикнул Владимир.
Всадники, похоже, неслись на свежих конях. Одетые по-росски, на остроконечных шлемах красные яловцы, но в ровном нечеловеческом строе, в одинаковом галопе, во всем он ощутил ту железную дисциплину и выучку, к которой сам привык на службе у базилевса и которой так не хватало ему в Киеве.
