Утвердительно киваю.
– Тогда наверняка можете представить себе, как посреди этого людского моря вдруг раскрываются десятки крыльев, стряхивающих с себя ядовитую пыльцу… Мгновение. Всего одно долгое мгновение, и больше половины приглашенных остались лежать на полу. Причину случившегося поняли не сразу, решили, что отравлены были напитки, что кто-то покушался на жизнь императора и первых лиц государства. Лишь когда подобное повторилось несколько раз в других городах, с людьми, не представляющими вовсе никакого значения для империи, началось настоящее расследование.
Он говорит еще что-то о жертвах, безвинно загубленных ретивыми дознавателями, но у меня перед глазами стоит огромный зал, залитый светом и усыпанный неподвижными телами. Стоит так долго, что императору приходится недовольно кашлянуть.
– Это было очень давно, эсса Да-Диан. Те страсти уже улеглись.
Ну да, вместе со «вдохами». В затхлый покой приютов.
– А чуть позже они начали просыпаться. Не все, конечно. Кто-то до сих пор находится в глубинах усыпальниц. Кто-то погиб во время Чумного бунта. Но те, кто открыл глаза, показали, что империя отныне находится на лезвии ножа.
Мне трудно представить, что именно тогда происходило, но если пробуждения хоть немного походили на вчерашнее и если их случилось сразу несколько в одном месте… Люди должны были испугаться. Очень и очень сильно. Достаточно, чтобы запалить факелы.
– Что вы можете сказать о «выдохах», эсса Конран? Вы ведь близко знаете одного из них.
Намекает на Либбет? Зря. К ней у меня совсем иное отношение, чем к прочим. Хотя… Что-то начало меняться. Во мне самом. Вчера.
– Они не люди.
– Именно так, прямо и жестоко?
Кажется, императору не слишком нравятся мои слова, поэтому на всякий случай смягчаю впечатление:
– Не люди в том смысле, который понятен мне.
– Продолжайте.
– Когда они возвращаются к жизни, что-то происходит в их сознании. А может, происходит еще во сне. Как будто какая-то сила выжигает из них чувства и желания.
– Но взамен они приобретают власть над магией этого мира. Власть, недоступную обычным людям.
Мои пальцы предательски скользят по намокшей от пота обивке подлокотника. Хочется почувствовать хоть какую-то опору, но уцепиться не за что.
– Думаю, теряют они намного больше. Да, теперь им подвластно все, но… Ничего не нужно. Ничего такого, что составляет человеческую жизнь.
– Ничего бесполезного? – криво улыбаясь, уточняет император.
Да, именно так. Но если их жизнь измеряется одной лишь пользой, она невыносимо скучна. Еще скучнее, чем моя. Правда, «выдохи» все равно не могут этого почувствовать.
– Ничего случайного. Нелепого. Глупого. Беспечного.
– Такого, как, к примеру, ваши вылазки в рядах Гражданской стражи?
Пальцы замирают на месте, а юноша, который вполне мог бы быть моим дедом, придает своей улыбке чуть больше многозначительности. Хотя куда больше? И так уже через край.
– Ваше место ведь не здесь, эсса Да-Диан. Древность рода и величина состояния предписывают вам, как любому добропорядочному гражданину, исполнять определенные обязанности перед империей. Не так ли?
Замираю. Не шевелюсь. Совсем.
– Вы покинули столицу, отговариваясь необходимостью присмотра за племянницей. Что ж, семейные узы я уважаю. Но эсса Либбет уже год как счастливо очнулась от своего сна и более не нуждается в вашей заботе. Почему же вы все еще не решаетесь вернуться?
И утонуть в вязкой скуке церемониальных встреч, протокольных заседаний, реестров, регистров и прочей мерзости? Лучше завтра же поутру сигануть с местной колокольни. Головой вниз.
– Или вы запамятовали о своем по-настоящему гражданском долге?
Император продолжает перебирать шелковые кисти перевязи, а покой на его лице начинает неприятно напоминать мне о Герто.
– Вы отдаете приказ?
Он усмехается:
– Если понадобится, приказ вы получите. Непременно. Из рук того, кому это полагается по чину. А сейчас мы просто беседуем.
Разумеется. Всего лишь треплем языками. Вернее, треплет император, а я борюсь со стойким желанием оглохнуть, ослепнуть и онеметь.
– Вы никогда не задумывались о том, почему кто-то просыпается, а кто-то так и остается «вдохом» на долгие годы?
Вот еще, думать надо всякой ерундой!
– Мы не знаем, что происходит в этом сне. Доподлинно не знаем. Удавалось получить лишь разрозненные сведения, из которых следует, что «врата мечты» уводят людей в другой мир. Призрачный для нас и вполне реальный для спящих. А сны порой случаются такие, что не хочется открывать глаза… – Он вдруг замолкает, сжимая губы так, будто скорбит о чем-то.
– «Вдохи» не хотят просыпаться?
– Да.
Такое положение дел кажется мне диким и глупым, но вынужденно признаю:
– Это их право.
Взгляд императора вспыхивает гневом. А может, во всем виновато колеблющееся от сквозняка пламя свечи.
– У каждого из них есть не только права, но и обязанности. От которых они сбежали. Как вы.
Беседа начинает походить на обвинение. Ох, не к добру я заметил тот сафьяновый футляр рано утром…
– Среди этих беглецов есть один, которого я хочу вернуть больше всех. Любой ценой.
– Что же вам мешает, если до сих пор не вернули?
– Не нашелся человек, способный это сделать.
Значит, попытки были. И не одна. Звучит как-то слишком уж безрадостно.
– Задача настолько трудна для выполнения?
– Возможно. – Он отводит взгляд в сторону свечи, и мне кажется, что пламя начинает съеживаться. От страха. – Но выполнима, иначе вообще никто не вернулся бы.
Вот и наступил тот момент, когда нужно делать выбор. Или хотя бы притвориться, что выбираешь.
– А многие пробовали?
– Их количество ничего вам не даст.
– Просто очень хотелось знать, каким по счету должен стать я.
Император щурится, все еще не глядя в мою сторону:
– Вы умны. Как мне и говорили. А я могу щедро заплатить за ваши услуги.
– Насколько щедро?
– Вы хотите избавиться от своих обязанностей? Это в моих силах.
Заманчиво. Очень заманчиво.
– Но я все еще не знаю, что мне нужно делать.
Он наконец поворачивает голову и смотрит мне в глаза:
– Вы должны попасть в мир «вдохов» и уговорить моего сына вернуться.
* * *
Ноги шагают настолько быстро, насколько это возможно. Двигаются на самой границе того, что обычно называют «бег». Можно было бы и побежать, но добропорядочные городские жители никогда не позволяют себе торопиться, и любой, кто вдруг оказывается намного быстрее прохожих, незамедлительно привлекает к себе излишнее внимание, а я сейчас больше всего хочу стать незаметным. Раствориться в пространстве, хоть среди людей, хоть среди каменных стен.
