Испуганный шелест ночных крыльев сказал мальчику все, что ему нужно было знать: сотрясающий землю находится по ту сторону пригорка — и он приближается.
Высоко подняв копье, готовый ко всему, он ждал, пока на лике луны очертятся рога. Но вместо оленя по склону пронесся всадник. Всадник остановился, развернулся и поднял коня на дыбы. Это был Колку. Он тоже занес копье, чтобы встретить надвигающегося зверя, но неожиданно издал крик тревоги.
Рогов не было. Огромная тень прижалась к земле, сверкнули маленькие глазки, блеснули белые клыки гигантского вепря. Чудовище вылетело на гребень и одним движением головы вспороло бок коню, выбросив Колку из седла. Подросток попытался метнуть копье, но под таким углом броска не вышло, и оружие лишь скользнуло по боку огромного зверя, не причинив ему вреда.
Вепрь гортанно зарычал и насел на племянника Вортингора. Тот вскрикнул, когда зверь опустил копыто ему на грудь и нагнул голову для смертельного удара.
Кимон испустил крик ярости. Он погнал лошадь к месту боя и что было мочи метнул свое копье. Наконечник ударил зверя в ухо, и вепрь поднялся, злобно заворчав. Кимон уже привстал в седле, прыгнул прямо на поднятую морду, едва уклонившись от встретивших его клыков, и, перекувырнувшись, вскочил сначала на спину вепря, коснувшись рукой острой щетины. Он развернулся и вогнал меч в нежную кожу за ухом зверя, ногами обхватил шею, левой рукой ухватился за острый как бритва клык. Клинок поднялся и опустился, вепрь вздрогнул, зарычал… и вдруг наступила тишина.
Зверь снова заворчал. В этом звуке была боль.
— Только не в ухо. Вынь клинок, — умоляюще прогудел он. — Только не в ухо. Слишком больно!
Изумленный Кимон разжал руку и в тот же миг был сброшен наземь. Мальчик растянулся во весь рост, а зверь подскочил к нему и приблизил воняющую землей морду к самому лицу жертвы. Сердце Кимона понеслось вскачь, и он воззвал к Аверну, приготовившись к смерти и лишь прося легкого пути в Страну Призраков.
Но смертельного удара не последовало. Вепрь вдруг поднялся на задние ноги, тяжелой тенью против блистающей луны. Человеческой рукой он выдернул из щеки клинок, оглядел его, хотел было сломать, но передумал и отбросил оружие в сторону. Блестящие глаза оглядывали Кимона. В животе у зверя урчало.
— Отличный прыжок и отличный бросок, — сказал вепрь. — Мне будет больно до этого же часа завтрашней ночи. А может, и дольше.
— Кто ты? — нерешительно спросил Кимон, осторожно поднявшись на ноги. — Человек или вепрь?
— Я Урскумуг. То и другое. Старейшее существо. Один из многих. Что-то пробудило нас, и мы осматриваемся по сторонам. Не часто нам выпадает роскошь свободы. Славный прыжок. Славный бросок.
Высокая фигура вновь подступила к Кимону. Смрадное дыхание и страх заставили мальчика отшатнуться. Он пятился, пока не уперся спиной в ствол, и так застыл. Ноздри вепря раздувались, лоб морщился складками. Морда его казалась почти человечьей, и на ней мелом нанесены были человеческие черты.
Урскумуг сказал:
— От тебя несет одержимостью. Что-то вселилось в тебя. Ты не просто мальчик. Ты опасен. Мне будет проще жить, если я убью тебя. Или дам тебе слово. Что ты предпочитаешь?
Прижатый к дереву Кимон не замедлил с ответом:
— Слово!
— Многого я не могу обещать, но назови мое имя в любом из моих святилищ, и я проворчу тебе. У меня их не так много, но они хорошо скрыты.
— Что толку в ворчании?
— Что толку в прыжках? — огрызнулся Урскумуг, потирая окровавленное ухо. Потом он поднял рыло и втянул воздух. — Кислый запах. Запах другой земли. Ты его чуешь? Что-то странное творится в этой доброй земле. Что-то серьезное. Старейшие существа пробуждаются. И старые духи. Что-то происходит. Берегись!
Зверь отвернулся, опустился на все четыре ноги, заворчал, взрыл клыками землю и пропал.
Чуть позже лошадь страдальчески вскрикнула и умерла, избавившись от мучений. Звук вывел Кимона из столбняка. Под косогором поднимался исполнивший печальный долг Колку. Он вытирал клинок и бормотал призыв к Рианнон, собирательнице боевых коней. Потом подошел к дереву и смело взглянул в лицо Кимону:
— Я не боялся тебя на поле боя и не трепетал перед тобой. Я не боюсь тебя и теперь, но теперь я трепещу. Та тварь убила бы нас обоих. Я жив благодаря твоему меткому удару и ловкому прыжку. Ты жив, потому что зверь пощадил тебя. Я очень мало понимаю в случившемся, Кимон.
— И я тоже, Колку.
— А впрочем, толкование оставим друидам. Нам, остальным, приличествует действовать. У меня есть двадцать добрых наездников, все моего возраста, все обученные приемам. Я приведу их твоему отцу. Я возглавлю их. Ты понял? Можешь ехать с нами, если хочешь. Но поведу их я.
— Это приемлемое условие, — согласно обычаю ответил Кимон.
Колку замялся, встретив его пристальный взгляд.
— То создание… Он сказал, что ты одержимый.
— Я знаю.
— Что это значит, как ты думаешь?
— Не знаю.
— Ты чувствуешь одержимость?
Кимон поднял взгляд на пригорок, потом перевел его в темноту леса, где исчез Урскумуг. Помедлив, он ответил:
— Я не знаю.
Разговор давался им с трудом. Колку в первый раз улыбнулся без насмешки.
— Неудивительно, что наш бедный Глашатай Земли был так озадачен, — сказал он. — Думаю, нам надо собрать остальную охоту. Отозвать их. Луна нынче неподходящая.
— Согласен.
Колку еще не все сказал. На лице его выступил пот, а в глазах мелькнула робость.
— Я стану верховным правителем, когда уйдет мой дядя Вортингор. Я засеял землю чарами, чтобы добиться этого. Будешь ли ты верховным правителем, когда твой отец пересечет реку?
— Думаю, что так. Но в свое время. Не теперь. И у меня нет чар, чтобы посеять их.
— Твое положение прочнее. Ты сын, а не племянник. Хотел бы я знать: будем ли мы друзьями или врагами? Что думает одержимый?
В Колку была сила, подавлявшая собеседника. Кимону, не испугавшемуся старшего мальчика в схватке, теперь стало не по себе. Колку показался вдруг смертельно опасным, а в глазах его сверкнула беспощадность зверя. Кимон выбрал тот ответ, какой, по его мнению, выбрал бы отец.
— Теперь друзья, — ровным голосом произнес он, — это наверняка. В будущем? Не знаю. Я не знаю.
— Это приемлемый ответ, — тихо ответил Колку. Согласно обычаю.
В то самое время, как Кимон встретился с человеком-вепрем, с его сестрой Мундой тоже происходили перемены.
В яростном волнении, с руками, испачканными своей первой кровью, она выскочила из дома женщин, подбежала к высокой стене крепости, взобралась по лесенке и встала там, уставившись на запад. На ней была подаренная ей женская одежда — первая в ее жизни, но не последняя. Две опекавшие ее женщины бежали следом, но им, неповоротливым, не догнать было легконогое дитя. Они уговаривали ее вернуться, но Мунда не слушала. Ее, казалось, охватило отчаяние.
