А Психея подолгу сидела на солнышке на королевской веранде и шила для принца яркие одежды. Ни одной швее не удавалось так ловко мастерить платья для человека, у которого не хватает половины тела. Она шила Аматусу плащи — алые, как рубины, и дублеты — желтые, словно нарциссы, брыжи и лосины — голубые, как небесная лазурь, но, закончив работу, вздыхала и убирала готовое платье в ящик кедрового комода. Королевский столяр сообщал, что каждые три дня теперь изготавливает новый комод, а главный королевский камердинер говорил, будто бы новая кладовая уже просто-таки забита новыми комодами.
Седрик подумал, что принцу могла бы чем-то помочь Каллиопа, и он отправился к ней, но в разговоре выяснилось, что девушка и сама уже пыталась повлиять на принца.
— Нет-нет, он меня не ударил, — сказала она, когда они с Седриком пили чай на Высокой Террасе, выходившей на Западные горы. — Вид у него был ужасный — затравленный, уродливый, будто он наелся какой-то гадости, и он смотрел на меня, не мигая. Он… я бы сказала, он пожирал глазами некоторые части моей фигуры. В его взгляде была грубость, но то была не грубость человека, желающего прогнать меня, избавиться от меня — нет, это на него не похоже. В нем не было ненависти, не было похоти, но он пытался изобразить все именно так и заставить меня уйти.
Седрик вздохнул:
— Король дни напролет переживает за сына. Дела в государстве идут неплохо, поскольку в Королевстве все было тихо и ладно, пока не начались все эти неприятности, но дайте время — все может пойти прахом. Позволено ли мне будет поинтересоваться, куда именно смотрел…
Каллиопа зарделась, откинула с лица пряди пышных рыжих волос, и Седрик вдруг вспомнил, как она молода. Но прежде, чем он успел извиниться за бестактность, Каллиопа взглянула на него синими глазами, подернутыми поволокой боли, и ответила:
— Ну… он… он пристально смотрел на мой… живот. И сказал, что… черви сначала поедают самые мягкие части тела.
Но тут на крышку стола легла черная тень. Седрик и Каллиопа обернулись и увидели принца.
— Ты стар, Седрик, — сказал Аматус. — Вот почему юная леди покраснела, когда ей пришлось говорить о своем животе в твоем присутствии. — В голосе принца прозвучал такой злобный сарказм, какого Седрику за всю жизнь слышать не доводилось, хотя он столько лет провел в беседах с посланниками и чиновниками. — И все же она тебе доверяет, поскольку она так молода, что думает, будто старик, стоящий одной ногой в могиле, уже не в состоянии испытать страсти. К тому же она хорошо воспитана и не может сказать тебе, что всякая плоть пахнет могилой.
— Ты болен, — негромко проговорил Седрик. — И я только рад, что ты страдаешь болезнью, которая к лицу принцу.
— Хочешь сказать, что я помешался?
— Я хочу так сказать… — вмешалась Каллиопа. Она произнесла эти слова так резко, что принц и Седрик вздрогнули. Девушка встала. — Я знаю, что погиб твой друг. Я знаю, что ты не ожидал, что такое может случиться, и что ты никогда бы не отправился в подземелья, знай ты, что все так закончится.
И еще я знаю, что ты страшно переживаешь из-за того, что после смерти Голиаса у тебя выросла левая ступня, и теперь ты понимаешь, что и остальным твоим Спутникам придется расстаться с жизнью ради того, чтобы ты обрел недостающую половину тела, а тебе ненавистна мысль об утрате Спутников. Мне ужасно жаль тебя, Аматус, и я бы поняла, если бы ты действительно потерял рассудок, но вести себя по-свински — от этого тебе легче не станет. И я не вижу причин, почему бы мне следовало оставаться рядом с тобой, покуда ты ведешь себя как свинья.
Если тебе захочется прийти ко мне и проплакать шесть дней напролет, я готова слушать твои жалобы и ухаживать за тобой, если, конечно, время от времени ты будешь позволять мне поесть и поспать. Если ты хочешь, чтобы я сопровождала тебя в каком-нибудь опасном испытании, считай, что я уже собралась в дорогу. Если тебе хочется уйти в горы и выть там на луну целый год, я пойду с тобой, сяду рядом и буду ждать, пока у тебя не станет легче на душе. Но я не желаю находиться рядом с тобой, пока ты ведешь себя настолько мерзко, что бы с тобой ни творилось.
Она ушла с террасы, прежде чем Седрик успел рот открыть. Однако какой-то частью разума он осознал, что Каллиопа — вполне подходящая кандидатура в невесты для принца. Королевству, как воздух, была необходима хорошая королева, и только что Седрик своими глазами наблюдал ее рождение.
Старик обернулся к Аматусу и увидел, что пол-лица принца окаменело.
— Я в этом замке не единственный умалишенный, — тихо проговорил принц. — Но источник всех болезней — я. Прости меня, Седрик. Прости меня, пожалуйста.
С этими словами Аматус развернулся и вышел. Седрик какое-то время сидел неподвижно и смотрел в окно, сквозь которое на террасу лился холодный свет зимнего солнца, а потом спокойно налил себе еще чашку чая, пересел к подоконнику и еще долго сидел, пил чай и смотрел на город. Он думал о том, как долго уже служит королю, глядел на разноцветные черепичные крыши, коньки которых пробивались сквозь снежные одеяла, на белые дома, многие из которых были украшены флагами с изображением Руки и Книги, и ему вдруг стало страшно. Ведь здоровье столицы — это здоровье Королевства, а здоровье Королевства — это прежде всего здоровье королевской семьи. А в последнее время Седрик предостаточно насмотрелся на ее болезнь.
Просидев на террасе в раздумьях довольно долго, Седрик ушел, и в это время солнце закатилось, а тени оконных переплетов проплыли по потолку и исчезли, а недопитый Седриком чай остыл, и наутро горничная выплеснула его в окно.
Аматус тем временем спускался по лестнице. Ему было все еще ужасно жаль себя, но кроме того, он чувствовал, что в жалости к себе за последнее время он здорово переусердствовал и что хочешь не хочешь, а настала пора возвращаться к воздуху и свету.
Первым делом он остановился у входа в тронный зал. Немного постояв у дверей, принц вошел в зал, где застал отца, и коротко, но ясно (коротко, потому что боялся, что вдруг снова собьется на грубость) сказал ему о том, что сожалеет о своем безобразном поведении и что вечером спустится к ужину. Король Бонифаций тепло улыбнулся сыну, но тут же по его лицу пробежала тень тревоги, из чего Аматус заключил, что выглядит он пока неважно.
Психею принц нашел в детской. Его няня тихо сидела у окна.
— Я пришел попросить прощения, — сказал Аматус.
Психея ласково улыбнулась:
— Ты так поступал, когда был маленький.
Принц давно перестал считать Психею своей нянькой. Он думал о ней скорее как о верной прислуге-ровеснице. Но теперь он подошел к ней и сел у ее ног, не дав ей встать перед ним на колени.
