Он дернулся, как от пощечины. Ненавижу.
Люблю. И реву, как дура, уткнувшись лицом в подушку. До чего же больно. И хорошо, что дверь закрыта, никто не услышит.
Рубеус.
Как оказалось, для того, чтобы жизнь полетела в пропасть, нужно не так и много. Решение забрать Коннован в Хельмсдорф было ошибкой. Решение оставить в Хельмсдорфе Мику тоже было ошибкой, но вот как исправить эти ошибки, Рубеус не представлял.
Разговор с Коннован вышел совсем не таким, как хотелось бы. Он собирался сказать одно, а вышло, что сказал совершенно другое. И предложение это дурацкое, на которое она обиделась. Почему? Он же видел, как ей неудобно за общим столом, а стоило сказать, и обиделась. Оружие опять же. Зачем в Хельмсдорфе оружие? Не натворила бы беды.
Сволочь он все-таки. И Мике голову свернет. Какого черта она все затеяла?
Мику он нашел в одном из малых залов. Устроилась на низкой софе и лениво листала пыльный фолиант. Мягкие складки платья, белая звериная шкура на полу, изогнутые линии мебели. Красивая картинка.
— Мика, я хочу с тобой поговорить.
— Говори, — Мика закрыла книгу и отложила ее в сторону, жест вышел резким, значит, сердится. Рубеус снова почувствовал себя виноватым, на этот раз перед Микой.
— Ну, что же ты, говори. Или мне самой сказать? — Мика встала и подошла к окну. — Я груба, так? Я веду себя отвратительно? Я говорю гадости? Лезу не в свое дело? Что еще? Ах да, забыла, наверное, я ее обидела?
— Да.
— Вот и замечательно. Да, признаю, я делала это нарочно.
— Почему?
— Почему? Ты еще спрашиваешь, почему? — Черные глаза полыхнули яростью, а черные когти полоснули столик, оставляя на дереве глубокие царапины. — Ты притащил ее сюда, в мой дом. Ты сказал, что она останется, не потому, что приказ такой, а потому, что тебе этого захотелось.
— И что в этом плохого?
— Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь? Я за все время не удостоилась ни одного подобного взгляда. А голос? А выражение лица? Ты даже не замечаешь, насколько она уродлива. Почему, Рубеус? Почему она, а не я? Чем она лучше? — Мика всхлипнула и вытерла нечаянную слезу ладонью. Снова она права. Черт побери, все вокруг правы, кроме него. Рубеус не представлял, что говорить дальше, и нужно ли вообще что-нибудь говорить. Успокоить? Но как? Мика сама обнимает его и торопливо, словно опасаясь, что он уйдет, не дослушав, шепчет.
— Я всего лишь хочу остаться здесь, с тобой, чтобы как раньше… — теплые ладони упираются в грудь.
— Мика, не надо…
— Не надо… видишь, я больше тебе не нужна. А что дальше? Что делают с вещами, в которых больше нет надобности? Правильно, выбрасывают. Сегодня ты просто смотришь на нее, а завтра… в Хельмсдорфе не так много места, как кажется. Либо она, либо я…
— Мика, ты не понимаешь…
— А я должна понимать? А если я не хочу понимать, что тогда? Почему вообще я должна ей уступать? Это мой дом. Я здесь живу! Я! Я его строила, вместе с тобой, между прочим. Без тебя. Тебе ведь было наплевать на то, в какой цвет будут выкрашены стены, где взять ковры, мебель, как провести освещение, отопление, канализацию. Ты поставил коробку и решил, что все сделано. Война ведь важнее.
— Я не просил.
— Конечно, не просил, — фыркнула Мика. — Но и не отказывался. Ты пользовался всем, в том числе и мною, потому что это было удобно. А теперь стало неудобно.
Острые когти гневно полоснули кожу, и Рубеус отстранился.
— Больно же.
— Знаю. Мне тоже больно. Пожалуйста, пока еще не поздно, отправь ее назад. Карл не откажется, он к ней привязан и…
— Коннован останется здесь, ясно?
Мика ударила по глазам, по-кошачьи хлестко, без предупреждения. Рубеус перехватил руку и сжал запястье. Зашипела, скорее от злости, чем от боли, а слезы высохли, точно их и не было. А может, и вправду не было, она ведь притворщица, только Рубеус постоянно забывает об этом.
— Коннован останется, и ты будешь вести себя вежливо, понятно? Очень вежливо. Что касается твоего вопроса, почему именно она, то отвечу — потому что Коннован — мой… моя, не знаю, как правильно, в общем, моя вали.
— Что? Ты шутишь?
— Нет, — Рубеус разжал руку и на всякий случай отодвинулся — не хотелось получить когтями по лицу. Но Мика отступила и, упала в кресло и забормотала:
— Она? Господи, да она же… невозможно. Она слабая, и вообще… ты обманываешь, да? Хотя ты никогда не лгал, значит и теперь тоже… тогда почему ты сразу не сказал? Почему молчал? Не доверял?
Вскочив, Мика заметалась по комнате. Прижатые к вискам ладони, растерянное выражение лица. Что ее так взволновало?
— Ты что, не понимаешь? Это же все меняет, совершенно все…
Вальрик
Смуглая кожа, горячий песок. Светлые волосы ласкают пальцы, по шее скользит капелька пота. Коснуться губами, украсть дыхание. Сердце, застыв на секунду, падает вниз. А Джулла улыбается, за одну эту улыбку можно мир взорвать, или наоборот оставить его в покое. Зачем ему мир, когда рядом есть она?
Набрать полную горсть песка, текучего, как вода, и высыпать на плоский живот, и любоваться, как песчинки летят, катятся вниз, частично оседая на мокрой коже. Можно рисовать узоры, гладить, ощупывать, изучать. Можно просто лежать, глядя в черно-карие глаза и не думать ни о чем.
— Смешной, — она прикасается к щеке. — Колючий.
Смех. Счастье — это так просто.
— Страшно. За тебя.
— Не бойся. Со мной все будет в порядке. И с тобой тоже.
Она отворачивается, не верит. Вальрик и сам не верит.
— Здесь плохо, — Джулла перевернулась на живот. — Тебе плохо. Ты… тяжело? Улыбка нет? Думать. Мысли плохие.
Ей не хватало слов, но Вальрик понял.
— Сердишься.
— Нет.
Прилипший песок, золотая пыль на темной коже, уголки лопаток, плавная линия позвоночника. Время идет, времени мало, всегда мало. Отведенные расписанием полчаса. Час по выходным. Не выбиться из графика, иначе полный запрет. А ему мало, и получаса, и часа, более того, Вальрик ненавидел это чертово расписание всей душой. Какие полчаса, когда ему жизни мало, чтобы насмотреться.
Мало, месяца три осталось. А потом сезон и… за себя не страшно — за Джуллу. Что с ней будет? Мастер Фельче обещал позаботиться, но можно ли ему верить?
— Не сердись. Я молчу. С тобой хорошо, — Джулла ласково целует в шею. — Время?
Время.
К ужину успел вовремя. Без одной минуты половина восьмого. Чертово время. Есть не хочется совершенно. Душа еще не остыла от горячего песка и нежных прикосновений.
— Это ты Валко будешь? — На лавку бухнулся длинный удивительно нескладный на вид парень. Темные спутанные волосы собраны в хвост, левую щеку пересекает рваный шрам, а в ушах блестят золотые кольца. От него пахло мокрым железом — злость. Затаенная агрессия. Опасность. Сила.
