Зал взорвался экстатическим воплем молодых фанатов.
Улыбаясь японской улыбкой и по-японски раскланиваясь с публикой, занявшей места вблизи сцены-ракушки, посылая воздушные поцелуи тем, кто занял места в отдалении, он заговорил, и усилители разнесли его голос по всей "Цедефошрии": "Шалом! Шалом!
Hi!!! "Звёздные силоноиды" от всей души и сердечно приветствуют всех любителей и ценителей силонокулла Эрании и всей Арцены! Для начала вы можете настроить ваши устройства на более-менее тихую, спокойную музыку! Выступает любимец нашей элитарной молодёжи и всех молодых душою и сердцем, популярный артист… Виви Гуффи!" Глядя на руководителя популярного коллектива и рассеянно слушая его нежно трепещущий тенорок, Моти не уставал про себя удивляться: "Интересная помесь стилизаций – Япония и Индия. Наверно, не получилось остановиться на чём-то одном.
Или это – то, чего он успел нахвататься из той и другой культуры".
На сцену стремительно вылетел, будто получил хорошего пинка под зад, маленький с курчавой шапкой волос, чем-то похожий на потешную, смешную мартышку, парень. Его чрезмерно большой рот с тонкими ярко накрашенными губами был распахнут в традиционно широкой smile. Чёрные маслянистые глазки, как будто подглядывавшие из-под огромного блестящего чуба, чем-то напоминали вход в таинственные пещеры.
Сидящим почти у самой сцены было отлично видно, что лицо парня было густо накрашено, что наводило на невольную мысль о некой своеобразной и модной ориентации в определённых кругах самых отвязанных элитариев. Моти внутренне ощутил, что его брезгливо передёрнуло. Успокаивая себя, он подумал, что, скорее всего, так принято у артистов – так сказать, сценический грим. Виви Гуффи был облачён в прозрачную тунику из бледно-голубого шифона, из-под неё виднелось обнажённое тело, густо покрытое вызывающей смущение татуировкой. Моти тут же подумал, что его мальчикам, пожалуй, рановато созерцать рисунки, украшающие в меру упитанные телеса кумира современной молодёжи.
Когда он этого артиста пару раз видел по телевизору, тот выглядел малость приличнее, во всяком случае, ни татуировки, ни росписей видно не было. То, что увидел сейчас Моти на теле Виви Гуффи, было слишком… даже для него, взрослого мужчины. Он подумал, что, наверно, не стоило им садиться так близко к сцене…
Ему оставалось только порадоваться, что жена и дочь не видят всего этого, в то же время он с немалым смущением и беспокойством подумал о сыновьях-подростках. А те уже смотрели на кумира во все глаза, значит, говорить им что-то было уже поздно, да и бесполезно – слишком внезапно и неожиданно этаким упругим мячиком выскочил расписной кумир на сцену…
Виви дал знак голо-выбритому парню с глазками, похожими на пару стеклянных пуговиц, сидящему за полупрозрачной занавеской небесно-голубого оттенка, и тот старательно, по-детски заиграл нечто, напоминающее настоящую, хотя и простенькую, мелодию на детских же цимбалах, нежный тихий звук которых напоминал колокольчики.
Виви приблизил ко рту микрофон таким жестом, что можно было подумать, что это не микрофон, а соска-пустышка, и затянул высоким тенором:
На острове необитаемом
Лёд вековой, нетаянный…
Тишь, только сердца стук,
Единственный слышимый звук.
Тучи над островом низко
Ползут… Хоть в бутылке записку
Послать на землю людей:
"УСЛЫШЬТЕ! СПАСИТЕ СКОРЕЙ!"
Но пальцы замёрзли, бедняги,
И нету бутылки, бумаги,
Карандаша огрызка…
Какая уж тут записка!..
Сердце, мой передатчик,
"SOS" отстучи!.. Иначе
Из белой блокады льда
Не выйти мне никогда…
Он пел, а Моти в недоумении думал: "Интересно же мастера силонокулла демонстрируют независимость певца от музыкального сопровождения, даже и такого примитивного: мелодия и ритм – сами по себе, а то, что он поёт (если только это можно назвать пением) – само по себе… Разве что текст нормальный… В остальном же… Наверно, нам, старым традиционалам, этого уже не понять…" Виви закончил свой первый номер и внезапно взвизгнул: "А У НАС ПОЛНО БУТЫЛОК!" Тут же на сцену выпрыгнуло похожее на щепку существо, согнутое, как будто его складывали пополам, но не успели сложить, отдалённо напоминавшее гибрид живого человека с роботом, собранным из старого детского конструктора. Сильно увеличивающие квадратные очки подчёркивали глаза цвета тонкого слоя льда. Если бы не густая курчавая шапка иссиня-чёрных волос, покрывающая голову, являющая собой откровенно диссонирующий контраст с остальной внешностью, он производил бы впечатление чего-то абсолютно бесцветного. Но вот он резко выпрямился, с той же ничего не выражающей миной на лице, без единого звука подняв вверх обе руки в приветственном жесте, и все увидели, какой он худой и длинный.
На сцене возник, как сгустился из воздуха, маэстро, одновременно низко кланяясь во все стороны и подняв торжествующе обе руки. Он пронзительно взвизгнул (его голос был усилен мощной аппаратурой): "Великий, всемирно-известный синьор Куку Бакбукини исполнит свои лучшие композиции на бот-ло-фо-не-е-е!!!" Зал взвыл от восторга: элитариям был известен знаменитый виртуоз Куку Бакбукини.
По "Цедефошрии" тут же покатился громкий шёпот: "О-о-о!!! Синьор Куку Бакбукини!
Ботлофон!" Моти подумал: "А что такое ботлофон?" – но спросить у кого-нибудь постеснялся: до чего же не хочется обнаруживать перед эрудированной и продвинутой публикой свою серость…
Близнецы горящими восторгом глазами уставились на сцену, а Гай поглядывал на отца загадочно и с гордостью, как бы желая сказать: "Смотри и слушай, папа, приобщайся к силонокуллу! Мы уже начали приобщаться… к прогрессу! Теперь ваша с мамой очередь!.." Куку Бакбукини, попеременно сгибаясь почти пополам, и тут же резко разгибаясь, вприпрыжку подбежал к заколебавшейся в одном из многочисленных углов сцены занавеске цвета его глаз, отбросил её, резко выпрямился и… "Цедефошрию" огласил грохот, напоминающий бой огромного количества стекла, отличающийся ломаным, нервно скачущим, подобно насмерть перепуганной кобылке, ритмом. Сидящие возле сцены увидели открывшееся из-за занавески нечто вроде объёмной шторы, выстроенной из множества хаотически направленных в разные стороны бутылок, бутылей, бутылищ и бутылочек. Торжественная какофония бьющегося с оглушительным звоном стекла продолжалась довольно долго… Презентованные администрацией устройства мало помогали. Моти подумал: "Да уж… По нервам эта "музыка" бьёт, и ещё как!.. Не хотел бы я услышать такое ещё раз!.." Наконец, с торжествующей улыбкой нарочито залихватским жестом знаменитый виртуоз исполнил заключительный аккорд, проведя огромной суковатой дубиной по всем многочисленным бутылкам, и тут же занавеска с громким, влажным хлопком вернулась на место.
