Ребенка родителям сталинисты не отдали, потому как захотели сделать из него коммунистического янычара и большевистского шпиона.
Ни ту, ни другую версию испанские дядюшки и тетушки Филиппу не подтвердили, списав случившееся в далеком 1939 году на неразбериху и сумятицу гражданской войны. Хотя фалангисты и сподвижники каудильо Франко в славной фамилии Бланко-Рейесов имеются, они сами непременно голосуют за демократический центр.
Говорят: два сапога — пара. А если они оба правые или оба левые?
Правильно, вы угадали. Тогда это — политическая партия, мои благосклонные читатели. В такой обуви ходить неудобно. Будь эта пара супружеской.
Вероятно, по данной причине наш с вами герой принципиально не пошел на выборы — то ли парламентские, то ли муниципальные, — в первый раз в жизни получив этакое активное право по возрастному цензу. Благо, по белоросским законам политическое воздержание не наказуемо и неподсудно.
Ни к левым социалистам, ни к правым капиталистам, ни к партии власти, чьи полпреды обычно восседают в президиуме, Филипп не принадлежал.
Душа его к ним всем, политиканам не лежала. Он, как пишется в анкетах, нигде не был, не состоял, не участвовал, не замешан…
Пусть кто-то там за что-то или против чего-то голосует, как угодно ему и тем господам, кто подсчитывает и объявляет результаты выборов. Валяйте! Но без него, Филиппа Ирнеева.
Тем более, когда родной дед Хосе записался в коммунисты по мальчишеской глупости во время оно. Потом же оно пошло, поехало, покатило, один Дьявол ведает куда и зачем. Или Бог его предопределяет непостижимо для смертных.
Когда 13-летний Пепе Бланко-Рейес в страхе опомнился в московском детском доме, было уже поздно бриться наголо, если с тебя скальп сняли. В компетентных органах тогдашнего ГПУ его быстро профильтровали, взяли на заметку и в разработку.
На необратимую авантюру Пепе подбил приятель Маноло из того самого, якобы разбомбленного приюта. Давай, мол, на светлое будущее всего человечества посмотрим. В России нет ни богатых, ни бедных, ни голодных, ни рабов.
Когда же мировая пролетарская революция неизбежно победит, можно домой вернуться, если в Стране Советов им не понравится.
Пробраться на русский самолет под чужим приютским именем было не трудно в бедламе и панике, царившим в Мадриде в марте 1939-го накануне триумфального вступления в столицу победоносной армии генералиссимуса Франко. К тому времени она наголову разгромила на четырех фронтах войска анархистов и коммунистов вкупе с боевиками интербригад, воевавшими за мировую революцию добровольно или по приказу.
После детдома, школы, промывки мозгов в течение пяти лет бравый ефрейтор, правоверный комсомолец, испанский республиканец Хосе Себастьян Бланко-Рейес пошел добровольцем на фронт.
Воевал в Восточной Пруссии, брал Кенигсберг, стал членом КПСС и кавалером ордена Славы. Потом учился в институте иностранных языков, откуда его распределили в главное разведуправление Минобороны Советской Армии и снова стали учить.
Выучили дедушку Пепе, наверное, неплохо, позднее сделал вывод Филипп, если тот благодаря чужой глупости провалившись нелегалом в Картахене, в акваланге несколько морских миль добирался до советского шпионского судна под видом гидрографического стоявшего на тамошнем рейде.
Почему в дальнейшем ГРУ отказалось от услуг незадачливого шпиона, дед, наверное, не рассказывал. Может, помешала суровая подписка о неразглашении у грушников? Или 5-летний Филипп не совсем понял его намеки и обмолвки.
Рассказы и воспоминания деда Хосе он два года слушал, разумеется, в закрытом режиме — тет-а-тет и строго по-испански. Вряд ли одинокий 70-летний старик предполагал, что несмышленый и неразумный внук запомнит его отрывочные несвязные мемуары буквально и дословно.
Видимо, Хосе Бланко-Рейес невыносимо нуждался в слушателе, уместно поддакивавшем "си, абуэлито мио" и невинно вопрошавшем "и ке пасо деспуэс?". Да, дедушка, и что же случилось потом?
И тогда и потом Филипп с четырехлетнего возраста частенько прибегал к своей способности не забывать добро и зло, не прощать и быть благодарным.
И укладывать любую информацию, способствующую его пониманию окружающего мира, в собственной системе на место ей надлежащее. По рангу и по ранжиру, стремясь отделить благонамеренное вранье от нелицеприятной и оскорбительной правды.
И тем и другим его в избытке, как и всех нас, пичкали с самого рождения. Вернее, с первых обращенных к нам слов, какие мы можем понять и запомнить.
С самого нежного возраста — Филипп, увы, не мог вспомнить точную дату — он стал понимать: оказывается, взрослые говорят совсем не так, как они думают, и думают вовсе не так и не о том, о чем говорят с детьми.
Так вот, папа радостно говорит с ним по-английски, но, жаль, плохо понимает по-русски и по-испански. Мама с дедушкой не совсем понимают по-английски, тогда как страшно радуются, коль скоро сынуля и внучек им отвечает и о чем-нибудь их спрашивает на родном испанском языке.
С русским языком у мамы с дедушкой дела обстоят неважно. Зато старшая сестренка Леночка свободно говорит по-русски. Взрослые и дети во дворе, на улице, на пляжном Молодежном озере в парке, по телевизору и по радио тоже только на русском переговариваются.
Но ничегошеньки не соображают, когда с ними разговариваешь простыми и понятными словами на испанском языке мамы и дедушки или по-английски, как с папой.
Примерно в возрасте 3 лет Филиппа, прямодушно и чистосердечно считавшего все три языка своими родными, постигло неприятное и разочаровывающее понимание — дед, отец и мать нарочно разговаривают с ним только по-испански или обязательно по-английски.
Отец-то точно его обманывает. Никаким-таким англичанином он не был. Врал, значит. И по-русски болтает будь здоров, когда надо и по-испански чешет. Дед с матерью врут меньше, потому что он испанец, а она испанка.
Дед ему на чистом русском языке сам признался в семейном педагогическом вранье, рассказав, как он был против английского.
Тем не менее "интеллигентствующие упрямцы" мама и папа Филиппа его не послушали. Сестра Лена подтвердила показания деда Пепе, обозвав брата "придурком с экспериментом" и с чьих-то злобных слов — "полиглотом недоношенным".
Ленкину непонятную ругань Филипп отчетливо запомнил, как и то, что она прикидывалась, будто ей эти иностранные языки "до фиолетова фонаря".
"Ага, попалась на вранье, паскудина!"
Она ему точно зверски завидовала и ревновала к тому, как же "эти родители с ним носятся как с больным".
