— Я не могу думать о том, что это ты, — прошептал он. — И не могу не думать. Прости меня.
Вигдис отстранилась, заглянув в глаза — и в этот раз он взгляд не отвел. Осунулась, темные круги на поллица, тоже вся извелась.
— А я не могу доказать, что это не я, — слабо улыбнулась она. — И что нам теперь с этим делать?
— Не знаю, — сказал Гуннар, шагнув назад. Повторил: — Прости.
В этот раз она не стала заступать путь, но ее взгляд, казалось, вот-вот просверлит дыру между лопаток.
— Что с ним сделали? — еле слышно спросила Вигдис.
— Виска и каленое железо, — так же негромко ответил Эрик.
Она охнула.
Гуннар обернулся:
— Не смейте меня жалеть!
— Да я тебя сам сейчас пристукну, вот же дал Творец подопечного! Живо в кровать, и чтобы до завтра оттуда не вылезал.
Гуннар усмехнулся, разворачиваясь, едва не вписался в косяк, двинулся к лестнице, слыша за спиной беззлобную ругань Эрика. Вот так-то лучше.
С лестницей он явно погорячился — одолев первый пролет, пришлось остановиться, опираясь на стену. Кто только додумался так дома строить. Первый этаж — лавка, второй — зал, где хозяйка принимала гостей, жилые комнаты только на третьем. Назло всем этим одаренным не свалится. Толку-то с их плетений, если ноги все равно не держат. Впрочем, нечего Творца гневить — хотя бы не болит. Саднит, ноет, ломит, но не болит.
Занятно, совсем недавно он бы за минуту без боли полжизни отдал, а сейчас уже мало, уже хочется, чтобы и силы вернулись, и мысли перестали разбегаться. Вот уж точно, покажи палец — руку откусит. Как будто впервой его так лечили, не знает, что даром ничего не дается, и целительные плетения нещадно тянут силы не только из самого одаренного, но и из исцеляемого. Точнее, телу, чтобы восстанавливаться быстрее, чем положено Творцом, нужно сил куда больше обычного. Надо сперва отоспаться и только потом что-то думать.
Гуннар пошарил в щели над притолокой — ключа не оказалось. Странно. Прознал кто? Пришлось спуститься и постучаться к хозяйке. Та открыла, бледная, даже в полумраке лестницы видно.
— Прошу вас покинуть мой дом. Ни разу еще ко мне не врывалась стража посреди ночи, требуя обыскать жилье преступника, и я не хочу, чтобы это повторилось. Довольно и того, что второй день приходится оправдываться перед соседями за то, что пустила в дом душегуба.
— Хорошо, — сказал Гуннар.
Что толку оправдываться? Невиновные не оказываются по уши в крови над свежим трупом, так ведь?
— Только приведу себя в порядок и соберу вещи. Дайте ключ.
Она исчезла за дверью, вернулась с явной неохотой.
— А у вас как раз будет время отсчитать и вернуть задаток за следующий месяц, — добавил он, не удержавшись от мелочной мести.
Хозяйка открыла было рот, и тут же захлопнула. Правильно, с душегубом спорить опасно, вдруг ножичком пырнет. Гуннар вежливо улыбнулся, делая вид, что не заметил замешательства — расставаться с деньгами женщине явно не хотелось. Наблюдать, что пересилит, жадность или страх, он не стал, снова поднялся к себе — будь прокляты эти бесконечные лестницы!
Открыв дверь, он задохнулся, словно кто-то изо всех сил двинул в живот. Сброшенная на пол постель, перевернутый сундук с вещами, сваленными грудой, опрокинутая чернильница — хорошо, непроливаемая, хотя несколько капель все же вытекли, запятнав стол. Гуннар закрыл дверь, тяжело прислонился к ней, на миг прикрыв глаза. С обыском, значит, приходили… Он огляделся, уже внимательней. Исчезла шкатулка с деньгами и украшениями, стоявшая на каминной доске. Не было видно кольчуги. Не заметно двух очень неплохих ножей, лука и самострела: цельностального малютки длиной всего в пол-локтя. Второй такой же он когда-то подарил Вигдис как занятную и дорогую игрушку: да, пробьет почти любой доспех, но только с небольшого расстояния, и, промахнувшись, перезарядить уже не успеешь.
Гуннар сполз по двери, замер, упершись лбом в колени. Не столько жаль было дорогого добра, сколько противно сознавать, что чужие бесцеремонные руки рылись в его вещах, перетряхивая исподнее. Хорошо деловую переписку не хранил, как и записочки от Вигдис, сжигал сразу, хоть она и обижалась. Сейчас совсем мерзко было бы. Он заставил себя подняться: как ни противно было смотреть на беспорядок в комнате, задерживаться здесь хотелось еще меньше. Все его вещи — то, что от них осталось — уместились в большую походную сумку, а за сундуком можно позже прислать, не самому же тащить. Обтереться — благо в кувшине для умывания осталась вода — переодеться и причесаться тоже было недолго, хотя пришлось повозиться со шнуровкой дублета, пальцы по-прежнему слушались плохо. И все время хотелось спать, казалось, стоит замереть на миг, и веки закроются сами.
Гуннар вылил в таз остатки воды, плеснул в лицо — зря, когда выпрямлялся, в очередной раз повело в сторону. Ничего, дел немного осталось.
Он поддел ножом доску на дне сундука, оторвав ее, вытащил оставшуюся расписку Ингвара. Хорошо, что пришедшие с обыском не догадались разломать сундук, тогда бы совсем туго пришлось. Гуннар и в прежние-то времена десять раз бы подумал, прежде чем просить в долг у приятелей, а сейчас и вовсе предпочел бы голодать, чем случайно оказаться обязанным тому, по чьей милости попал в допросную. Да, Руни был прав, не запятнавших себя кровью среди них не осталось, но и хладнокровных злодеев до сих пор не водилось.
Хотя выходило, что и из тюрьмы Гуннара вытащил тот же тать, если второе тело действительно оставили так, чтобы его как можно быстрее нашли. Одного неповинного пожалел, второго замучил, дивно порой вьется мысль человеческая. Гуннар в который раз заставил себя не думать: утро вечера — или такого дня, как этот — явно окажется мудренее.
Хозяйка постучала в дверь, протянула кошель, возвращая задаток, и письмо, что, по ее словам, только что принес мальчишка. Гуннар кивнул, сломал сургуч, герба на котором не было. Олав коротко и сухо уведомлял, что более в его услугах не нуждается, и поскольку договор разрывает сам купец, задаток Гуннар может оставить себе.
Он стиснул листок в кулаке — быстро слухи расходятся. Этак ему придется уехать не потому, что глаза бы ни на кого не глядели, а просто жить станет не на что. Город-то большой, да только все всех знают. Вот уж угораздило не в то время и не в том месте оказаться.
Гуннар поднял с пола рассыпанные листы бумаги — пришлось опереться о стол — выбрал почище и поглаже. Так же коротко и сухо изложил все, что увидел в доме Скегги, прибавив, что, по его разумению, тот вовсе не сбежал.
Уж не лежит ли подручный купца с выломанными ребрами где-нибудь в укромном месте? Впрочем, теперь это не его дело. Захочет Олав — найдет способ прочесать окрестности «Шибеницы». А у Гуннара, кажется, сейчас своих забот будет по горло. Он высыпал на стол монеты из принесенного хозяйкой кошеля — та поджала губы, словно ее обидело недоверие — отложил несколько медяков. За сургучом пришлось лезть в уже собранную сумку. Гуннар пододвинул по столу отложенные монеты и запечатанное письмо.
— Пошлите мальчишку к его степенству Олаву Щедрому, пусть передаст.
На лице хозяйки отразилось сомнение, и Гуннар добавил:
— Ничего крамольного в этом письме нет. Не думаете же вы, что почтенный купец может быть в чем-то замешал?
Замешан он, конечно, мог быть много в чем, поскреби любого торговца — обнаружишь бандита, те, кто не умеет защитить свой товар и свою жизнь, долго не живут. Но внешние приличия блюли строго, вообще говоря, уже то, что Олав сам явился к наемнику вроде Гуннара выходило из ряда вон. Здорово, видать, ему был дорог подручный.
Хозяйка торопливо замотала головой: конечно-конечно, ничего плохого она не думает. Гуннар удовлетворенно кивнул, поднимаясь из-за стола. Подхватил сумку:
— Прощайте. Желать более спокойных постояльцев не буду. Просто чтобы у вас было с чем сравнивать.
Тут же пожалел о сказанном, глупо и мелочно: в конце концов, это ее дом, кого хочет — пускает, кого хочет — гонит. Нет, все-таки как оно все не вовремя: ему бы сейчас не новое жилье искать, а отлеживаться да отсыпаться. И еще поесть, Гуннар только сейчас понял, что вообще не помнит, когда ел в последний раз.
