Альтернативное предложение переночевать в ближайшем новеньком автомобиле Дима дослушивал, уже стоя на платформе. Дверцу «лады» он попытался взломать самым варварским способом: разбить боковое стекло. Я высвободил крыло, нащупал замок. Через минуту студент, забросив рюкзак в салон, по-хозяйски опустил спинку кресла, развалился и громко жалел, что дилеры не рискуют перевозить «линкольны» и «мерседесы» вот так – открыто и без охраны.
Ровно стучали колеса состава. Пахло горячим железом и пропитанным отравой деревом шпал. Небо подергивалось вечерним сумеречным пеплом, а мои глаза – сонной слепотой. Но теперь я мог впервые за двое суток расслабиться. Мог бы. Если бы не мучительное ощущение, что день слишком быстро заканчивался.
– Странный закат, – пробормотал я.
Дима опустил стекло.
– Что ты сказал?
– Закат, – борясь с оцепенением, выдавил я. – Небо меркнет… со всех сторон. Видишь?
– Да ты что, какой закат? Ещё солнце вовсю светит!
Я попытался кивнуть. Рессоры «копейки» качнулись. Мир поплыл и едва не выпрыгнул через горло весь, вместе с моими внутренностями. Я захрипел.
– Гор, что с тобой? – заволновался студент. – Ты опять заболел?
– Н-нет. Засыпаю…
– Тогда я тоже посплю.
– Как твоя нога? – спросил я уже сквозь сон. – Ты давно не делал перевязки.
– Нормально. Видишь, живой ещё. Сейчас сделаю.
Стекло скрипнуло, поднимаясь, теперь тишину нарушал только стук колёс.
Люблю человеческие поезда за то, что в них никуда не надо двигаться самому. Наверное, драконы недостаточно ленивы, чтобы изобрести самодвижущиеся повозки.
Кровь остывала, и я не сопротивлялся, позволяя телу цепенеть, становиться неотличимым от настоящего железа. Огонь Великого Ме еще пригодится завтра, и пусть его сила не иссякнет преждевременно. Драконы привыкли еженощно погружаться в бездонную и бессмысленную пучину небытия. От жизни она отличается лишь отсутствием деталей, за которые при свете дня то и дело цепляется разум, как якорь за неровности дна.
– Эй! – булькнуло где-то рядом упавшим в воду камнем.
Помнится, кто-то обещал стукнуть одного несносного паразита рулём по лбу, если он еще раз…
Металлический грохот отдался глухой болью в груди. Грубый окрик и удар по капоту окончательно вырвали меня из забытья.
– Эй, ты, …! А ну, …, выползай, … … …! Вот сволочь! Как ты драндулет свой сюда затащил, хотел бы я знать?
На самом деле в реплике было куда больше слов, но мой разум автоматически отфильтровал вербальный шум, не имевший логического смысла. В бок опять ударило чем-то острым. Даже моя шкура может не выдержать такого неделикатного обращения.
Я разлепил веки. Голова немедленно закружилась. Точнее, не голова – ту часть «копейки», где она находилась, никакой анатом не посмел бы назвать головой.
Проклятые лютики, олени и консервы! Ничего не видно.
Состав стоял в беспросветной, как чрево чёрта, местности. Какие-то пахнувшие сивушным пойлом тени шныряли между машинами. Одна копошилась у «лады», где спрятался Дима. Вторая нависла надо мной – огромная и устрашающе вонючая. Богатырь! – понял я. И скорее почуял, нежели увидел, как с весьма нехорошими намерениями поднимается над боковым стеклом железная булава.
Хрясь! Адская боль пронзила меня, хотя шкура уцелела.
На ритуальные поклоны перед сечей времени уже не осталось. Пока вновь опускалась булава – на этот раз на ветровое стекло – я успел гаркнуть сжатую боевую формулу «Рррахрммс!», которая в нормальных полевых условиях должна была звучать так: «Раззудись плечо, размахнись рука! Ах, ты, возбухай-богатыришко! Да я тебя на одну ладонь посажу, а другой прихлопну – мокрого места не останется!»
Собственно, так я и сделал: два хлопка дверцами, наполовину преобразованными в крылья – и враги капитулировали. Один обмякший бессознательный элемент враждебного человеческого мира рухнул под колёса. Второй выронил булаву, и та, как верный пёс, ринулась к хозяйской ноге. Богатырь взвыл благим матом – у меня едва чешуя не полопалась – и шарахнулся за ограждение платформы.
Я подхватил его в полёте и положил рядом с первым. И только тогда сообразил, что чешуя мне не померещилась: в пылу схватки иноформа слетела с меня, как пушинки с одуванчика, и я стоял во всем великолепии – хвостатый, рогатый, да еще и в боевой раскраске, весь в серо-буро-зелёных пятнах. Подумалось вдруг, что это вовсе не боевые пятна, как описывал Горыхрыч, а банальная аллергия на запах сивухи.
– Дима, – позвал я, спешно восстанавливая иноформу «копейки», чья шкура непробиваема для запахов. Не вышло, как и с «кукурузником» недавно. И я с ужасом осознал, что рота мести начала действовать – однажды принятая иноформа уже не восстанавливалась. Кое-как я скопировал внешний вид стоявшей рядом «лады». Получилось чудовищно, да и ладно, ночью все машины серы. Утром сниму нормальную копию.
– Дим, что мне делать с твоими соплеменниками?
Студент выполз из машины. Принюхался:
– Ну и запашок от них. Похоже, левый коньяк лопали.
– А если бы правый? – тут же заинтересовался я.
Но тут павшие в бою тела зашевелились, и Дима примолк, скользнув за мой корпус.
– Семёныч, ты живой? – услышали мы низкий сиплый голос.
Второй печально отозвался:
– Пациент скорее мертв.
– Что это было, а, Семёныч?
– Зелёный змий это был, Вася.
Кряхтя и охая богатырь, безуспешно убивавший моё стекло монтировкой, встал на четвереньки. Под руку ему попалась орудие убийства, и человек попытался подняться вместе с добычей, но железяка перевесила, и он снова оказался на четвереньках. На этом достижении силы его покинули, и богатырь, раскачиваясь взад-вперед, попытался забодать диск моего колеса. Мне стало щекотно.
– Вот и мне змей померещился, Семёныч, – согласился он с товарищем. – Говорил я, палёное было пойло. А ты – «Арманья-а-а-к». Вот и млится чертовщина французская.
– Почему французская?
– Зелёная, как лягушка. А все французы лягушатники. Шеф говорил.
– А-а… ну, если шеф…
– Это… Семёныч, а с чужаком-то как быть? Он с машинами вон что натворил, паскуда. Бампера погнуты … С нас ведь шкуру сдерут, мля! А у самого, смотри-ка, ни царапины. Бронированный он, что ли?
– Бронированная «копейка»? С тонированными стёклами и золотой инкрустацией, небось?
– И с тюнингом. Ты сам посмотри.
– И посмотрю. Ещё бы хозяина найти!
Держась друг за друга, товарищи встали на ноги.
– А где «копейка»?
– Тьфу, померещилась. Но это тоже не наша железяка, Семёныч. Какая-то она… неправильная.
– Пить меньше надо, Вася, вот что я скажу.
Дима вдруг кашлянул.
– Мужики, закурить не найдется?
Монтировка опять выпала из рук богатыря и покатилась мне под колёса. Я её тихонько прибрал.
– Ты кто такой? – одновременно спросили мужики.
– Студент я. Димой зовут.
Бугай наклонился, пошарил по платформе, но монтировки и след простыл. Не отдам. Тогда он скользящим движением ушуиста подобрался к Диме.
– Студент? Приехал, считай. В академию. Твоя машина?
– Не моя. Какого-то парня по имени Ме.
– Китайца, что ли?
– Не знаю. Я его так и не разглядел. Беда у меня, мужики. Зрение вдруг потерял.
– Очки разбил, сынок? – участливо осведомился Семёныч.
– Щас поправим! И морду разобъем, – с угрозой пообещал богатырь.
– Погоди, Вася, – остановил тот, кто постарше. – Пусть парень расскажет. Наказать всегда успеем. Что-то тут не то.
– Не то, – вздохнул Дима. – Вот понимаете, днём вижу, а как вечереет – словно колпаком накрывает. Ни черта не вижу. И честный спирт не помогает.
– А есть? – оживился богатырь Вася.
– Спирт? Есть. Я же студент медакадемии, там без спирта ни к одному экзамену толком не подготовишься. Скальпели-то протирать надо. Вот закуски у меня маловато.
Я услышал, как глухо громыхнули банки в Димином рюкзаке, нежно звякнуло стекло, и над составом поплыл густой спиртовый запах. Семёныч тут же пообещал поставить и закуску, и зачёт. Через несколько минут на моём капоте появилась бумага, пахнущая типографской краской, кружки и маринованные огурцы, судя по запаху. Южные дозорные как-то притаскивали в Гнездо пару банок на пробу.
