— О нет, нет! Простите меня, милочка… Не бойтесь! Не бойтесь меня. У меня просто закружилась голова от тепла вашего тела, от вашей юности и свежести… Я вас не трону, клянусь. Я обещала Оскару вас оберегать, и я не нарушу своего обещания. У него относительно вас есть планы, и он мне не простит, если с вами что-то случится. Я уже совладала с собой, видите? Я не поддамся искушению, сколь бы велико оно ни было, и не причиню вам зла, дитя моё. Я не хотела вас напугать. Ну, скажите, что вы меня прощаете и не сердитесь на меня!
Она говорила так горячо, искренне и убедительно, что я, хоть и не без опаски, но всё же решила ей поверить.
— Всё в порядке, Аделаида Венедиктовна, я на вас не сержусь, — сказала я.
— О, — произнесла она, засияв нежнейшей улыбкой. — Тогда подойдите ко мне, милочка, и обнимите меня. Я ужасно сожалею, что напугала вас… Этого не повторится, клянусь вам. Подойдите, дорогая, не бойтесь.
Хоть я и предпочла бы держаться от неё на расстоянии, меня всё же вполне убедили её заверения, и никакого подвоха я не чувствовала. Я подошла к ней, и она поцеловала обе мои руки, приложилась губами к моему лбу и заключила меня в свои холодные объятия. Приложив палец к своим губам, она дотронулась им до моих.
— Ну, вот мы и снова друзья… Вы можете мне доверять, милая, я не наброшусь на вас, поэтому спите спокойно и дверь можете не запирать.
Но всё-таки, лёжа в постели с томиком Пушкина 1857 года издания, я чувствовала себя не совсем уютно. Прислушиваясь и пытаясь угадать, что делала Аделаида, я ничего не слышала, и это меня беспокоило. Опустив взгляд на страницу, я прочитала одну строфу "Онегина", немножко спотыкаясь об особенности старинной орфографии, а когда снова подняла глаза, передо мной стояла Аделаида. Я не слышала её шагов, не видела, как она открыла дверь, она просто оказалась передо мной непонятным образом.
— Простите, милочка, если я опять вас напугала, — сказала она с улыбкой. — Я пришла только пожелать вам доброй ночи. Уже поздний час, а у вас всё ещё горит свет… Что вы читаете? — Она заглянула в книгу. — О, "Евгений Онегин"! Ах, Александр Сергеевич… Саша! — Аделаида вздохнула, и взгляд её стал нежным и грустным. — Какой был милейший, остроумнейший человек, какой даровитый поэт, и такая нелепая, ужасная, трагическая смерть!.. Сколько прекрасных строк он мог бы ещё написать! Ведь я тогда ему говорила…
Аделаида умолкла на полуслове, предавшись грустным воспоминаниям, а у меня отвисла челюсть.
— Вы знали Пушкина?! — вскричала я, роняя книгу на одеяло. — Сколько же вам тогда лет?
Аделаида поморщилась и устало улыбнулась.
— О нет, нет, милочка… О возрасте я не желаю говорить. О чём угодно, только не о годах. И вообще, уже очень поздно, вам уже следует отойти ко сну, моя дорогая. Если вы не спите, потому что опасаетесь меня, — добавила она, словно прочтя мои мысли, — то совершенно напрасно. — Она склонилась и поцеловала меня в лоб. — Доброй вам ночи, дружок, а я… А мне нужно на некоторое время вас покинуть. Постараюсь отсутствовать не слишком долго. А вы засыпайте, моя голубка. Закрывайте ваши усталые глазки и ничего не бойтесь.
Она направилась к двери, а я пробормотала еле слышно:
— Удачной охоты.
Она услышала и обернулась, и её глаза на миг снова тускло замерцали. Послав мне воздушный поцелуй, она ушла.
2.7. Цена освобождения
Оскар позволил мне подышать вольным воздухом неделю, а потом раскрыл мне свои карты. Слова Аделаиды о каких-то его планах относительно меня не выходили у меня из головы, и вскоре он назвал мне цену моего освобождения.
Аделаида разложила пасьянс и мудрила над ним уже битый час, а я увлечённо рылась в её библиотеке, находя такие старинные издания, что иначе, чем с восхищением и благоговением перед их возрастом и антикварной ценностью, я их брать в руки не могла. Я с головой ушла в это занятие и вздрогнула, услышав голос Оскара:
— Ну, как ты себя чувствуешь, детка? Тебе нравится здесь?
Он стоял у меня за плечом, в длинном чёрном пальто и белом кашне, в тугих чёрных перчатках и серебристом галстуке. Он ещё ничего не сказал, а я уже кожей почувствовала, что настал час расплаты.
— Вижу, ты увлечена чтением, — проговорил он с улыбкой. — Что ж, весьма похвально. По глазам вижу: тебе лучше, ты немного оттаяла… Я рад. Я специально дал тебе отдохнуть и насладиться покоем и свободой: ты столько вынесла, что тебе был просто необходим такой отдых. Но ты, наверно, задаёшься вопросом, как тебе быть дальше, не так ли?
Разумеется, было бы наивно с моей стороны полагать, что я вечно буду сидеть здесь под присмотром Аделаиды, гулять по городу, тратя деньги Оскара, и читать старинные книги. Это были только маленькие каникулы, и они, как видно, подошли к концу.
— Да, в самом деле, пора подумать о том, как я буду жить дальше, — сказала я. — Вы вытащили меня из-за решётки и ничего с меня за это не взяли. Я осталась вам должна.
Он сжал мои пальцы руками в перчатках.
— Ну что ты, детка, ты ничего мне не должна. Я сделал это по просьбе Эйне.
— Но просто так вы ничего не делаете, — сказала я. — Вы сами так сказали.
Оскар улыбнулся.
— Да, я так сказал. Я бы не стал ничего делать для тебя, если бы не имел на тебя виды.
— Виды? Вы что, хотите, чтобы я вышла за вас замуж? — воскликнула я.
Он засмеялся и погладил меня по плечам.
— Нет, ну что ты! Хотя… Это мысль. — Он поднёс мою руку к губам и поцеловал. — Ну, а если серьёзно, дорогая, то я имею на тебя виды в том смысле, чтобы обратить тебя в нашу веру.
— Веру? — Я ощутила холод в кишках и невольно попятилась, но Оскар крепко сжимал мои руки в своих, затянутых в тугие перчатки. — Что за вера?
— Эйне уже познакомила тебя с её основным постулатами, — сказал Оскар. — Хищники и жертвы, помнишь? Но она не успела довести дело до конца, потому что ты оттолкнула её… Она больше не хочет приближаться к тебе, потому что её сердце ранено твоей жестокостью. Но, несмотря на это, её заботит твоя судьба, и она попросила меня стать её преемником в отношении тебя. Она сказала, что чувствует в тебе задатки, и она права: я тоже их почувствовал, встретившись с тобой. Твоё место — среди нас, дорогая.
Я попыталась высвободить руки, но не смогла: так крепко Оскар их держал. И чем дольше он их держал, тем сильнее я чувствовала его влияние на меня. Не то чтобы он подчинял меня своей воле — такого жёсткого воздействия я не ощущала, скорее он очаровывал меня ласковым взглядом.
— Какой смысл протестовать и противиться, детка? Что тебя ждёт, останься ты с людьми? Для них ты умерла, тебя нет. Воскреснуть ты уже не сможешь: свидетельство о смерти — твоя могильная плита, из-под которой тебе не выбраться. Тебе никогда не доказать, что ты — это ты, уж поверь мне как специалисту. Даже если допустить предположение, что это тебе удастся, то тебя снова ждёт тюрьма. Идти тебе некуда, дома у тебя больше нет — Алла вряд ли примет тебя с распростёртыми объятиями. Если уж она отказалась от тебя мёртвой, то живой ты ей будешь нужна ещё меньше. У тебя никого нет на целом свете, детка, никто тебе не поможет, не приютит, не накормит и не согреет.
