Ну а я держал. Заготовка, как живая, рвалась из клещей, сами клещи отчаянно вибрировали — но я держал, до боли закусив нижнюю губу, не ощущая онемевших пальцев (и тех, что у меня были, и тех, которых не было), пока Коблан не перехватил у меня потускневший штырь кривыми щипцами и не сунул его обратно в горн, вынув вместо него другой.
И все повторилось сначала. Я держал, они били. Они — били, я держал.
И так — пять раз.
Пять раз. Пять мучительных вечностей, пять железных штырей, пять пальцев в руке…
Пять.
Пальцев.
Пять…
Пальцев.
Пять…
Понимание обожгло меня, как пламя горна — заготовку, я чуть было не закричал…
Но тут все закончилось.
И Коблан Железнолапый, мастер со странностями, объявил, что нам пора обедать.
Ему и всяким бездельникам и лентяям, имена которых он и произносить-то отказывается на голодный желудок.
7
То ли я проголодался, как никогда, то ли еще что, но обед у Коблана оказался ничуть не хуже, чем у меня — отменный плов по-дубански с желтым горохом, баранья густая похлебка-пити с острыми пахучими приправами и алычой, свежие фрукты, два сорта вина…
Первый сорт — Кобланова отрава; и второй — мой мускат из солнечного Тахира, который, кроме меня, почему-то никто не пил.
— Угощайся, устад, — я пододвинул оплетенную бутыль Коблану.
— Это в кузне я — устад, — Железнолапый с сомнением оглядел бутыль, опасливо поднес ее к губам и почти сразу же поставил на стол. — А за столом я — Коблан, и ты познатнее меня будешь. Хоть и молодец ты, — неожиданно признался кузнец, и я замер с набитым ртом. — Не всякий Высший, да к тому же однорукий, вот так сразу клещи схватит и к наковальне встанет. Не ожидал…
— И зря, — улыбнулся я. — Что с дурака взять?
Коблан ошарашенно вытаращился на меня, увидел, что я улыбаюсь — и вдруг оглушительно захохотал. Я не удержался и расхохотался вслед за кузнецом. Подмастерья, сидевшие в конце стола, робко захихикали, но их робость вскоре прошла…
Вот так мы сидели и смеялись — и угнетающее напряжение последних двух с лишним месяцев, минувших с того проклятого дня, постепенно отпускало меня. Я чувствовал себя прежним, чувствовал, что снова становлюсь самим собой — веселым Чэном, душой общества, легкомысленным и легковерным; таким, каким был…
Нет, не таким. Я обманывал сам себя и не мог обмануть до конца — значит, я уже был другим. Прав эмир Дауд. Многое во мне изменилось, и не только снаружи… Вот такие-то дела, Чэн-подмастерье!
Я пододвинул к себе бутыль с мускатом и чуть не опрокинул ее — до того легкой она оказалась. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что бутыль практически пуста. Я с уважением покосился на увлеченно жующего Коблана.
Теперь понятно, почему он пьет только свое вино. А я-то ему всего пару бочек тогда предложил, глупец…
8
Дни сменяли друг друга, полыхал горн, висел в углу кузницы над шипастым Коблановым герданом мой Единорог, сам Коблан с подмастерьями громыхали молотами, я в меру сил помогал им — держал клещами заготовки, крутил ножной привод шлифовального круга, иногда брал в уцелевшую руку уже почти готовые фаланги стальных «пальцев», теплые после шлифовки — и надолго зажимал их в кулаке или по совету Коблана прикладывал их к рукояти своего меча.
У меня больше не возникало сомнений, нужно ли это. Понимал — нужно.
Металлическая рука рождалась у меня на глазах. С ювелирной точностью кузнец подгонял шарнирные сочленения, необходимые для будущих пальцев и запястья, и я только диву давался — как одинаково аккуратно он мог работать кувалдой и легким молоточком.
Это действительно был — Мастер.
И все это время древняя перчатка, сплетенная из стальных колец с пластинами, лежала на табурете, окруженном веревочными заграждениями; и ровно горели четыре тонкие свечи и одна плошка.
Перчатка ждала. Ждала своего часа.
И дождалась.
…Коблан извлек из горна уже готовую, закаленную и отпущенную, пышущую жаром «руку» и бережно опустил ее — нет, не в воду.
В масло.
С шипением «рука» окунулась в эту купель; поднялось облако густого, резко пахнущего пара. И когда «рука» вышла наружу — она тускло поблескивала, и капли горячего масла стекали с нее, как капли… капли крови!
Скелет.
Рука без кожи.
Мне стало зябко. В кузнице, у пылающего горна.
Мы с Кобланом встали с двух сторон над перчаткой, кольчатой кожей, отражавшей колеблющийся огонь свечей. Мы стояли друг напротив друга: он — с сочащейся маслом железной «рукой» в своих «железных» лапах, я — с обнаженным Единорогом в левой, заметно окрепшей за последнее время руке.
Потом Коблан протянул вперед металлический скелет руки, я перехватил меч за клинок — и блестящие пальцы коснулись рукояти протянутого мной Единорога. Мастер придержал меч второй рукой, и моя собственная ладонь легла сверху, смыкая искусственные пальцы на рукояти меча.
Капли масла срывались вниз и тяжело шлепались на ожидавшую своей очереди перчатку.
Было тихо, только гудело пламя в горне. Подмастерья встали за нашими спинами, касаясь узловатых веревок; подмастерья были такие же молчаливо-торжественные и серьезные, как и мы.
И раздался голос Коблана Железнолапого, странного кузнеца — словно еще одно пламя гудело в новом горне…
Клянусь я днем начала мира, клянусь я днем его конца,
Клянусь я памятью Мунира, божественного кузнеца,
Клянусь землей и синим небом, клянусь водой и теплым хлебом, Клянусь я непроизнесенным, последним именем Творца,
Клянусь…
…Коблан еще говорил, но я плохо разбирал — что именно, а когда эхо его голоса затихло под сводами кузницы, я с трудом разжал металлические пальцы и вернул меч на его крюк. Затем мы с Кобланом одновременно коснулись кольчатой перчатки, слегка продлив касание, и кузнец бережно извлек перчатку из четырехугольника свечей — погасив по дороге плошку.
Начиналась последняя стадия. Я уже знал, что мало натянуть перчатку, как кожу на скелет, — пальцы и кожа должны стать неразделимым целым.
И снова стучал молот, горел горн, плевался красными искрами раскаленный металл, шипело масло, горели свечи — на этот раз уже вокруг наковальни. Я видел, что Коблану неудобно работать, все время опасаясь задеть и сбить свечу; но я понимал — надо…
Наконец моя будущая рука — окончательно готовая, отполированная и соединенная с крепежными ремешками и застежками — снова легла на рукоять Единорога.
