Рон смотрел на каждого члена Совета, когда он или она садились на свои места. Большинство из них старательно избегали его взгляда. Они опускали головы, и на их лицах читалось выражение вины.
Трусливые твари.
Однако не все еще потеряно, попробовал успокоить себя Рон. Крисса удалилась перед голосованием. Если она уже перевела в его дом необходимую информацию, он найдет способ практического осуществления новой меры, несмотря на результаты голосования.
Наконец, когда последний из проголосовавших сел, Великий Магистр взял два контейнера — черный, с брошенными в него шарами, и второй, прозрачный, и занял свое место за столом. Затем с величайшей осторожностью пересыпал содержимое черного контейнера в прозрачный, старясь ни в коем случае не коснуться шаров, поскольку даже на этом этапе церемонии его могли обвинить в искажении результатов голосования.
Все присутствующие судорожно вздохнули, все одновременно, будто один человек. Голосование оказалось единодушным. Все до единого шары, упавшие из черного контейнера в прозрачный, оказались фиолетовыми.
Пораженный увиденным, Рон откинулся в кресле и оглядел своих коллег. Широко раскрытыми глазами они смотрели друг на друга.
Великий Магистр тем временем принялся выкатывать шары из прозрачного контейнера в канавку, прорезанную в столешнице. Каждый шар вкатился в пронумерованный паз. Теперь уже ни у кого не осталось сомнений в результате голосования. Двадцать пять голосов в пользу принятия новой меры. Никто из членов Совета, кроме Великого Магистра, не воздержался. Ни одного «воздерживался с предубеждением». Ни одного голоса против.
— Пожалуйста, зарегистрируйте результат голосования, — обратился Великий Магистр к Магистру Исторических Наук.
Тот кивнул и, сделав соответствующую запись в протоколе заседания, доложил:
— Результат голосования зарегистрирован.
— Тогда зарегистрируйте также и вот что. Следуя результатам единодушного голосования членами Совета Драконов в пользу вопроса об использовании человеческих душ в качестве горючего для нужд Империи, 872-й Великий Магистр Совета Драконов представил на рассмотрение Совета уведомление о своей отставке и решении эмигрировать из Империи Харс Тикларим за границу. Данное заявление вступает в силу незамедлительно.
Великий Магистр оглядел присутствующих, по очереди встречаясь взглядом с каждым из них. Когда очередь дошла до Рона, тот почувствовал отвращение Великого Магистра к нему, его неприятие гнусности, содеянной всеми присутствующими. На какое-то мгновение Рон усомнился в целесообразности избранного им и Советом курса.
Но Великий Магистр собрал свои вещи и продолжил:
— Я стыжусь того, что зло свершилось во время моего правления. — Затем повернулся к Рону и сказал: — Ты был третьим после Криссы, и я не сомневаюсь, что она приняла решение о своей отставке столь же глубоко продуманно и искренне, сколь и я. Стало быть, ты становишься действующим Великим Магистром до конца моего срока. Мне остается только надеяться, что вызванный тобой и твоими соратниками кошмар не поглотит в конце концов вас самих.
С этими словами он покинул зал заседаний.
Когда старый Великий Магистр ушел и Рон несколько торопливо уселся в освободившееся кресло, он вдруг понял, что все его сомнения относительно правильности произошедшего улетучились. Совесть его успокоилась. Он находился среди мужчин и женщин, которые понимали, какой путь является наилучшим для предотвращения краха Империи Харс Тикларим, и которые сделают все от них зависящее для того, чтобы вознести Империю к новым вершинам величия.
Крутящиеся в теплых летних течениях бесконечные цепочки фестивальных шаров прочертили море множеством радуг, яркое разноцветье которых привлекло десятки тысяч рыб, казавшихся живыми звездами, пляшущими в жидком небе.
В потоки воды выплескивалась музыка — сладкозвучные напевы романтических баллад, развеселые танцевальные ритмы, бравурные марши военных оркестров, которые остались единственным напоминанием о воинственном прошлом Харс Тикларима. Смешиваясь в воде, многочисленные мелодии не производили диссонанса, но сливались в изумительной гармонии, создавая чудесную и волнующую симфонию, включающую в себя образы жизни, полной надежд и страстей, жизни, которая пытается выразить всю бренность и вместе с тем жизнестойкость человечества.
Через хрустальные арки городских коридоров проходили тысячи людей, облаченных в пышные наряды, созданные специально для этого дня, этого момента, этого места. Женщины, раскрашенные как рыбы, плавающие вверху, мужчины в масках, украшенных драгоценными камнями, словно первобытные морские божества, которых они изображали, — все двигались к Полифоническому Центру на церемонию открытия Фестиваля Первой Недели.
Джесс, с браслетом на запястье левой руки, который свидетельствовал о том, что она на самом деле имеет право посетить Фестиваль, браслетом, подаренным ей подругой из семьи Артис, которая, посетив прошлогодний Фестиваль, поклялась, что впредь ноги ее там больше не будет, двигалась вместе с толпой тех, кто действительно имел право проходить под золотой аркой. На девушке была простая зеленая маска с блестками, головной убор с изящной линией из перьев, идущей со лба на затылок и дальше вниз по спине, и зеленый костюм, усеянный переливчатыми чешуйками. С ней никто не заговаривал. Впрочем, Джесс быстро поняла, что здесь никто ни с кем не разговаривает. Ей показалось странным, что в такой огромной толпе не слышно ни звука, ни шепота, ни сердитого окрика в ответ на случайный толчок локтем или прочее.
Джесс не могла припомнить, чтобы за все годы, проведенные вне Уоррена, ей доводилось присутствовать в обществе людей, двигающихся в таком безмолвии. Но она хорошо помнила, как бесшумно двигались люди там, в Уоррене, и вдруг ощутила у себя на языке острый, горьковатый привкус страха, когда людской поток уносил ее все дальше вперед.
Джесс надеялась отыскать Рейта и, будучи переодетой до неузнаваемости, хотела понаблюдать за ним, не выдавая своего присутствия. Ей не хотелось, чтобы он узнал, что она прибыла на Фестиваль, чтобы шпионить за ним. Джесс стыдилась своей ревности, своего желания постоянно видеть его и быть рядом с ним, желания, которое она скрывала, потому что Рейт никогда не смотрел на нее как на кого-то более близкого, чем друг. Он относился к ней с какой-то забавной терпимостью, а иногда и с жалостью. Джесс было стыдно, но она боялась, что Рейт познакомится на Фестивале с кем-то, кто ему понравится. Что он будет танцевать с женщиной, которая увидит в нем все то прекрасное, что первой разглядела сама Джесс, и что Рейт, увлеченный новым лицом, довольный какой-нибудь умной фразой со стороны новой знакомой, уйдет навсегда и больше уже никогда не вернется. Джесс не знала, что она предпримет в случае, если увидит, как Рейт танцует или разговаривает с какой-нибудь незнакомкой, но ей было мучительно неприятно оставаться в неведении.
