«Зато они неплохо управляются», — сказал лидер азиатов.
«Но однажды возникнет среди них кто-нибудь, кто не захочет, чтоб ими управлял какой-то чужак», — ответил госпитальер.
«Ну, так что же, наши мавзолеи тоже подтачиваются ветром и песком. К тому же мы не можем быть чужаками, так как земля эта наша», — пожал плечами главный азиат.
«Чужаки те, кого меньшинство, даже несмотря на то, что все предки до восьмого колена лежат в этой земле», — заметил другой госпитальер. — «А вас мало. Уже мало».
«Так окажите небольшое содействие», — предложил главарь.
И они не отказались. Каждый из крестоносцев возглавил маленькую армию, целью которой была оборона. Когда же приоритеты поменялись, и оборона незаметно переросла в нападение, кое-кто из пришлых решил уйти. Кто-то остался.
Госпитальеры и мечник Берольд собрали все награбленное в седельные сумки и отправились в дальний путь, который должен был привести их к могиле. Каждый из них надеялся, что она, эта самая могила, будет находиться на ухоженном кладбище, и еще не посажено то дерево, из которого сделают древко лопаты, с помощью которой эта могила выроется.
«Не заиграйся на управлении быдла», — сказал на прощание госпитальер лидеру.
«Оно выгодно», — пожал плечами главарь азиатов. — «Вы сами, а точнее — ваши наследники, сумеют это оценить».
И кивнул на сумки, в которых помещалось весьма много ценного.
«Не общество, толпа — владыка мира. Стихийная, не терпящая дум»[44],
— заметил Берольд.
Все они добрались до родных мест, все они эти места не узнали. Пути их разошлись и больше в этом мире не пересекались.
Мечник появился в Руане, несказанно удивив земляков, которые его еще помнили. В круг знати его, конечно, не приняли, но вынуждены были считаться, как с весьма зажиточным горожанином, семьянином, цеховым старшиной мясников. Таким образом, он 25 ноября и попал на Белый корабль, а с него — прямо в холодные воды Сены.
Берольд сам прыгнул за борт, тем самым избежав неприятностей хаотичного погружения среди острых и тяжелых обломков, подымаемых рушащимися конструкциями волн и призывно поблескивающих камней, на которые их судно со всей скорости и въехало. Он не задавал себе вопроса, почему это произошло, не говорил про себя, что случившееся событие невозможно, он пытался выжить. Все прочие мысли следовало отложить на более позднее время, когда будет тепло и сухо, когда под ногами — твердая поверхность, а под задом — кресло, на коленях — жена (на его коленях, следует уточнить), а в кроватках — дети.
Берольд плавал неплохо, но долго продержаться в студеной ноябрьской воде ему было не под силу. Однако, нахватавшись идей у госпитальеров в далекой Азии, просто так плыть к берегу он не мог. Обязательно надо было искать людей, которым, вполне возможно, именно в этот миг необходима помощь. Не может такого быть, что больше никто не выжил!
Он видел, как девушку, связанную с пустым бочонком, увлекло на дно, как переломало тело человека, пытавшегося ее спасти, как перед этим некто на лодке прокричал смертельную угрозу и ударил веслом, а больше никого не видел. Он поплыл по течению, стараясь держаться вне зоны видимости страшной лодки со страшным человеком на ней.
Берольду удалось перехватить мужчину с разбитой головой за момент до того, как тот начал погружаться под воду. Он обхватил его за шею, приподняв тем самым нос и рот пострадавшего над водой и, осторожно загребая другой рукой, поплыл по широкой дуге к смутно чернеющему берегу. Надо было выбираться на сушу, потому как холодовой шок не заставит себя долго ждать: отправит на разведку судороги, а потом, в случае неуспеха, может запросто остановить сердце.
Берольд устал так, как никогда за последние относительно спокойные годы, он хрипло дышал, временами даже хватал воду ртом и пускал после этого пузыри. Несколько раз тело его было близко к рвотным конвульсиям, но каким-то чудом он подавлял в себе эти губительные позывы. Словом, когда внезапно под ногами оказалась суша, Берольд заплакал от счастья. Сразу же судорога ужасной болью свела ногу, отчего пришлось с головой уйти под воду. Но море невысокими в ту ночь волнами подталкивало оба человеческих тела на пляж, не позволяя им утонуть на мелководье.
Как удалось выползти из воды и вытащить при этом тело другого, очень большого человека, Берольд уже не помнил. Лежал, смотрел в небо, и временами его все-таки рвало водой и желудочным соком.
Чтобы спасенный им человек смог дышать, пришлось его реанимировать: выдавливать воду из организма, вдавливать воздух в легкие — словом, все по установленному веками обычаю обращения с утопленниками. Когда же богатырь сам забулькал и открыл синие глаза, в которых кроме изумления не читалось больше ничего, Берольд спросил:
— Как тебя звать?
— Стефан, — ответил Дюк и впал в беспамятство.
— Ну, что же, ваше величество, — памятуя о крике человека в лодке, сказал бывший крестоносец. — Теперь надо как-то не околеть. А иначе смысла в нашем спасении не будет никакого.
Сказал это, скорее, для себя. Стефану досталось изрядно, он не подавал никаких признаков жизни, разве что дышал самостоятельно. Поэтому Берольд поднялся на ноги и побрел по пляжу к устью реки. Он надеялся найти еще кого-нибудь, чтобы организоваться для дальнейших действий. Но никто не нашелся.
Разве что труп старика с ножом в спине. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы связать воедино кораблекрушение, мертвое тело с естественными для таких случаев признаками смерти и едва живого короля (или королевского родственника). Берольд ощупал карманы мертвеца, обнаружил трут и огниво, вздохнул и пошел обратно: здесь помочь уже ничем нельзя, а им самим следует укрыться в ближайшем лесу — мало ли убийцы решат обыскать пляж на предмет выживших.
Двигаясь, он согрелся, кое-как взвалил себе на плечи Стефана и пошел вглубь материка. Дюк никак не реагировал на новое для себя положение, с его одежды текла вода, а сам он дышал с трудом.
Мясник облюбовал для привала одну рощицу, наиболее поросшую густыми кустами, как ему показалось в темноте. Собрав хвороста, запалил костер и повесил вокруг сушиться всю одежду, какую собрал с себя и Стефана. Теперь он был наиболее подготовлен для отражения атаки душегубов, появись те из ночи.
Но пришло всего лишь утро, хмурое, но без ненастья. В той норе, закрытой от ветра действительно плотными кустами, сделалось даже тепло. Не мудрено, Берольд практически не присел ни на миг, подпитывая огонь сушняком. Когда же одежда высохла до своего естественного человеческого состояния, он облачил в нее своего товарища по несчастью, оделся сам, зарядил костер самой гигантской порцией дров и тут же уснул, не в силах более противиться усталости.
