— Как его… уничтожить?
— Он бессмертен!
— Как его уничтожить? — потребовал Добрыня.
— Он… он бессмертен…
— Кощеи тоже все бессмертные, — прорычал Добрыня. — Но перебили почти всех… Как его убить, тварь? У любого бессмертного есть смерть! У любого неуязвимого есть уязвимость!
Демон простонал в ужасе:
— Он принимает облик камня в стене или самой стены, но он видит и чувствует все, что происходит. Но в это время его нельзя найти и уничтожить, а когда воплощается в свою личину, то сами боги не смогут его остановить… Страж казнит той смертью, какую… заслужил… Эти казни столь ужасны, что даже мы… демоны…
Он вздрогнул, задрожал. Добрыня скрипнул зубами. Смерть Владимира — это раздор для всей Киевской Руси. Даже если власть бояре отдадут какому-нибудь прекраснодушному придурку, земли затопит кровь междуусобиц. Русь тогда не то что печенеги, куры лапами загребут… Пусть уж лучше этот энергичный ублюдок, захвативший верховную власть железом и кровью, но удерживающий умом и талантами…
Ночь вздрогнула от его яростного крика:
— В Киев!
Демон сказал почти с сочувствием:
— Ты уже опоздал…
— Почему?
— Та капля… та последняя капля… уже сорвалась в чашу на восходе солнца!
Его торчащие уши внезапно стали золотыми. Полоска золотого света медленно сползла на лоб, начала опускаться на безобразное лицо. Добрыня в страхе оглянулся. На виднокрае высунулся оранжевый диск солнца!
— В Киев! — прохрипел Добрыня. Сердце заныло от ощущения большой утраты. — Все равно… в Киев!
Встающее солнце осталось за спиной, Добрыня жмурился, бешеный встречный ураган пытался разодрать рот и выворачивал веки. К спине прижалась насмерть перепуганная Леся, он чувствовал, как она прижимается всем телом, а руками обхватила его за пояс так, что не отодрать и кузнецкими клещами.
Конь несся как птица, как стрела, а затем уже почти как мысль. Впереди сперва померкли красные тени, а затем потемнело, в черноте высыпали звезды! Добрыня рычал от нетерпения. Ему и раньше приходилось мчаться так, что солнце останавливалось, но сейчас впервые своей волей заставил его пойти вспять и снова опуститься за темный край земли!
Заблестел истаивающий леденец месяца. Звезды высыпали хоть и яркие, но уже чувствующие блеск солнечного дня.
Добрыня несся как порождение ночи. Его красный плащ стал чернее угля, а шлем и железные пластины на плечах блестели холодно и мертво. Леся прилипла, прикипела, голову прижала к широкой спине, крепкой и надежной, как гранитная гора. Ветер сорвал повязку, золотые волосы трепетали по ветру.
Над головой иногда шелестели незримые крылья, чересчур огромные для филина или кажана. В темной чаще страшно и тоскливо завыл волк. Дорога отзывалась сухим, неживым стуком.
Далеко впереди и внизу внезапно блеснула широкая полоса звездного неба. Одновременно на самом виднокрае заблестели крыши, городская стена. Конь захрапел зло, стук копыт перешел в частую дробь, словно дождь по крыше. Звездная река приближалась, звезды колыхались в темной воде…
Сильный толчок, тяжесть обрушилась с такой силой, что едва не раздавила собственные доспехи, в глазах помутилось от прилива крови. Добрыня хрипел, стонал, но тяжесть отпустила так же быстро.
Потом был плеск, взметнулись брызги. Конь несся все так же со скоростью выпущенной из мощного лука стрелы. Добрыня не понял, то ли под копытами длинное мелководье, то ли конского прыжка хватило только до середины Днепра, но пронесся с такой скоростью, что не погружался ниже копыт. Плеск перешел в дробный стук, мелькнули придорожные камни.
Замелькали темные громады теремов с пустыми глазницами окон, плотно закрытые ставнями…
Как только копыта простучали по улицам Киева, в небе снова начала разгораться алая заря. Когда он с конской спины прыгнул на крыльцо княжеского терема, в небе зажглись облака, подожженные пока незримым из-за края земли солнцем.
Сонные гридни таращили глаза, когда огромный разъяренный витязь пронесся как вихрь по лестницам, переходам, а за ним едва поспевала рослая золотоволосая девушка, похожая на богиню.
Владимир выскочил на крики полураздетый, но с мечом в руке. Он тоже сперва обратил внимание на девушку — показалась выкованной из золота: золотая кожа, золотые брови, даже лук странно оранжевый, стрелы на бегу выдергивает из тулы непомерно длинные, с горящими желтыми наконечниками.
Он ахнул и задержал дыхание, когда увидел, как она мечет стрелы по всей палате. С непостижимой скоростью, каждая стрела бьет страшно, он сам вскрикнул, когда на его глазах стрела ударила в железную пластину на груди полного доспеха печенежского богатыря, просадила насквозь так, что окровавленный конец взбугрил и прорвал кольчужную рубашку на спине.
— Да вы очумели!.. — загремел он. — Стража!..
И осекся, ибо из-под меча воина с безумными глазами, что размахивал мечом и крушил всю мебель, рубил стены, вдруг брызнула кровь. Владимир не верил глазам: кровь на мече воина горела оранжевым, словно кипящее золото! Из окна ударил первый луч утреннего солнышка, кровь заблестела и задымилась. Раздался страшный рев, прямо из стены потянулись две огромные руки.
Владимир взмахнул мечом. Нечеловеческие руки ухватили его за горло, потащили к стене. Он задыхался, смутно слышал крики, грохот, звон, снова крики. Затем пальцы на горле разжались, его ударило снизу. Он увидел перед носом сучок в гладко выструганной доске.
Над ним, тяжело дыша, стоял Добрыня. С меча стекала, быстро испаряясь, оранжевая кровь. Ослепительно красивая девушка окинула Владимира внимательным взором, деловито сняла с лука тетиву.
В дверях застыли с открытыми ртами челядины, стражи. Раздвинув их, в комнату ввалился Белоян. Длинная сорочка спадала почти до полу, но глаза верховного волхва были острые как булавки.
Владимир дико посмотрел на стену. По бревну обильно стекали оранжевые струйки. Само бревно на глазах морщилось, съеживалось, словно шкура, брошенная в огонь, наконец рассыпалось в пепел.
— Ничего не пойму… — пролепетал он. — Добрыня?.. Откуда?.. Ты же… А это кто?.. И что за напасть…
Добрыня оперся о стену, стараясь удержаться на ногах. Дыхание вырывалось с тяжелыми хрипами, как у загнанного коня. За эти две недели он страшно исхудал, глаза ввалились, только нижняя челюсть выдвинулась еще злее.
— Страж… — прохрипел он. — Белоян… расскажет…
Владимир оглянулся на то место, где среди бревен зияла чернота:
— А-а, рассказывал как-то. Ладно, все потом. Дай обниму тебя! Это же… пятнадцатый день?
