– Дорак Ангримур, – прочел он, – Врата Мира.
– Что это значит? – спросил Гилфалас.
– Такие камни устанавливались на торговых путях, – несколько поспешно ответил Бурин.
Пока Фабиан и остальные исследовали придорожный камень, Ким отошел в сторону. Эльдерланд был виден отсюда как на ладони. В это мгновение Ким почувствовал у себя на плече чью-то руку.
– Господин Кимберон, нет смысла смотреть туда. Вам будет от этого тяжело на душе, как и нашему Гврги, – произнесла Марина и указала на стоящего в стороне болотника, взгляд которого также был устремлен в долину.
– Я не могу иначе, – возразил Ким. – Я не могу не думать о том, что сейчас происходит в Альдсвике и Цвикеле…
– Оставьте подобные мысли и посмотрите лучше на горы, господин Кимберон. С тех пор как мы вышли из леса, я не могу наглядеться. Взгляните, и сами все поймете…
Ким хотел было возразить, но вдруг все в нем замерло. Он никогда не видел Серповых Гор так близко.
Очертания их были столь резкими, будто кто-то вырезал их ножом. Острые гребни, покрытые ущельями склоны – все устремлялось ввысь, к небосводу, где в царственном величии, с коронами из вечного снега покоились горные вершины, бесконечно далекие от земных горестей и забот.
– Прекрасно, не правда ли? – тихо сказала Марина и направилась к Гврги.
Ким не ответил. Как зачарованный смотрел он на эти штурмующие небо вершины. Он спрашивал себя, почему прежде не замечал эту дикую красоту. Ким ощутил себя крохотным и незначительным на фоне этой чудовищной роскоши, а его собственные заботы показались ему мелкими и ничтожными.
С начала времен взирали горы на мир, копошащийся у их подножий. Время отразилось на них, однако не смогло их обрушить. Они были монументом вечности, неподвластным тому, что ничтожные создания у их ног считают исключительно важным.
Деревья и кустарники подобно мантии окутывали горы, но Ким заметил, что зеленый пояс на определенной высоте повсюду резко обрывается, как будто у растительного мира недостает сил подняться выше, туда, где камень обнажил свою первобытную красоту. Это так по-королевски: зеленый пояс – мантия, а снег – корона.
С восходящим потоком воздуха на головокружительную высоту поднялся орел, его крик прозвучал так далеко, что Киму показалось, что он доносится из другого мира. Ким закрыл глаза и представил, что вместе с орлом уносится все выше и выше…
– Ким, – резкий голос вернул его к действительности. – Нам нужно идти.
– Ты видел это, Бубу? – спросил фольк.
– Ты имеешь в виду нагромождение скал? – пробурчал Бурин. – Приходилось. Возможно, это и ускользнуло от твоего внимания, но мой народ обитает в горах.
– Ах, ну ты же понимаешь, что я имею в виду, – издал Ким полный восхищения вздох. – Это величие, это благородство, это… – Он запнулся. Он не мог найти подходящих слов и просто указал на горы.
– Похоже, что у фольков душа мечтателей. Я всегда полагал, что вы чересчур практичны и больше всего на свете любите порядок. А сейчас вынужден констатировать, что ваша кровь не менее горяча, чем у благородных людей с юга, тех, чей рассудок моментально тает, когда на него воздействуют красотой или любовью, или тем и другим одновременно. Впрочем, если быть честным, то у этих людей с юга не особенно-то и много того, что может таять… Но вот уж не чаял обнаружить подобное и у тебя, друг мой!
– Мастер ты настроение портить, – вздохнул Ким, однако не смог сдержать улыбки.
– Настроение у тебя все равно испортится от подъема. А теперь идем.
По всему было видно, что Гврги Марина врачевала тем же лекарством, что и Кима. Лицо болотника прояснилось.
– Вы выглядите так, как будто оба только что курили кальян, который распространен далеко на востоке Империи. Я имею в виду ваши блаженные улыбки, – прокомментировал Бурин.
– Бубу, ты старый злоречивый клеветник, – пожаловался Фабиан. – Пожалуй, тебе следует намылить разок-другой рот мылом, как это проделывают мамы со своими маленькими детьми, если те говорят неприличные слова.
– И ты полагаешь, что после этого я умолкну? – осведомился Бурин.
– Нет, но хотя бы узнаешь, из чего варят мыло…
– Я и без того ем мясо мертвых животных!
– Ну и болтун, – расхохотался Фабиан.
Древний торговый путь сохранился хорошо. Только иногда кривые сосны, кустарники и завалы делали его труднопроходимым; в этих случаях путешественники помогали друг другу. Время от времени на пути попадались выветрившиеся придорожные камни, однако даже Гилфалас не мог разобрать высеченные на них иероглифы.
На закате спутники разбили лагерь у дороги в глубокой пещере. Когда огонь костра осветил её, взгляд Бурина внезапно застыл.
– Что случилось? – спросил Фабиан. – Чего ты вдруг уставился на стену?
Бурин ничего не ответил, выхватил из костра горящее полено и подошел к стене.
– Это дверь, – уверенно заявил он, – взгляните.
По стене пробегала тончайшая трещина, образуя круг. Диаметр его был около пяти футов.
– Ты прав, – заявил Фабиан. – Сможем мы её открыть?
Вместо ответа Бурин поднял с пола свой топор и постучал по стене топорищем. Он вслушался.
– Нет, – решительно заявил он. – Помещение за дверью засыпано. Послушайте сами!
Он ещё раз ударил топором по стене, и звук удара глухо разнесся под сводами.
– Что там могло находиться? – спросила Марина.
– Часовня, – вырвалось у Кима. – В домах гномов прямоугольные двери. А круг является знаком совершенства Владыки.
– Ты внимательно слушал лекции, – пробормотал Бурин.
– За этой дверью находится только часовня или там есть и шахта с туннелями? – спросил Гилфалас.
– Друг мой, не позволишь ли на этот раз ответить мне самому? – произнес Бурин, взглянув на Кима. – Речь ведь идет о моем народе.
– Охотно, если у тебя есть желание говорить на эту тему. А если ошибешься, я тебя поправлю.
– Благодарю вас, добрый фольк, – ответил Бурин и глазом не моргнув. – Нет, – продолжил он, на этот раз обращаясь к эльфу, – у часовен всегда бывает только один вход. Это связано с нашей историей. Мы не всегда были столь миролюбивы, как теперь. Были времена, когда наши дома из-за пустяков хватались за топоры и проламывали черепа…
– Под «домами» он подразумевает кланы. – Пояснение Кима было излишним, однако Бурин продолжал говорить дальше, не обращая на него внимания.
– Часовни потому и имеют один вход, чтобы можно было охранять только одну дверь. Одно время обстановка была столь плоха, что службу приходилось совершать по два раза: в то время как одна половина общины возносила хвалу Владыке, другая половина охраняла вход снаружи.
