— Они не смеют так говорить со мной! Не смеют! — И в слезы. Бедный, бедный ребенок…
— Они дураки, ребенок. Зачем обращать внимание на дураков?
— Они дразнятся… — Всхлипывает. Да, дразнятся, и это больно. А еще бросаются камнями и гонят прочь.
— Они просто не знают, ребенок. Они не знают, кто ты на самом деле. Кто твой отец…
— Кто?! — И слезинки высохли.
Я рассказываю. Тихо-тихо, рассказываю эту легенду.
— Неправда! Этого не может быть! Мать бы знала! — Обижено.
— Спросишь ее сам, когда вырастешь. — Равнодушно. Я Старшая, с каких пор моим словам не верят? С тех, когда я принуждена возиться с никому больше не нужным сопляком?
— Я сейчас спрошу!
— Тш-ш, малыш, не спеши. Как только ты расскажешь обо мне, я исчезну.
— Ты умрешь?
— Нет, но ты никогда меня больше не увидишь. А промолчишь — я буду навещать тебя.
— Зачем? — Недоверчиво.
— Не хочешь, ребенок? Тогда я уйду сейчас.
Он пытается удержать меня за подол, но его рука хватает лишь воздух.
— Я не человек, дитя. Я — Хранитель твоего Рода. Так мне уйти?
Ребенок думает. На самом деле думает. Любопытство борется в нем со страхом одиночества. Мать весь день занята, дети с ним не играют, родным он не нужен…
— Останься. — Просительно. Умный ребенок.
— Останусь. Но ты должен слушаться меня и никогда, никому обо мне не рассказывать! Тогда я останусь с тобой. С твоими детьми и внуками… С твоим Родом.
— Его мать была простой крестьянкой, — говорю я Тиану. — Назвала сына в честь Берсерка, но это не принесло ему счастья. Неизвестно чей ребенок в деревне — страшная участь. Ее прогнали из дома, она как рабыня батрачила на соседей.
— Положи ножик, дитя! Не трогай, не играй с огнем!
— Я хочу быть как отец!
— Как отец? Сгореть в пламени войны, бросить мать одну? Обездоленную, несчастную? Ты — единственное, что у нее осталось!
— Отец погиб с честью! А меня все дразнят!
Зря я рассказала ребенку правду, зря…
— Ты убьешь меня! — Со страхом.
— Тебя?! — Ага, испугался! Успел уже привыкнуть к страшной старухе, что приходит, когда он один, и поет песенки, рассказывает красивые сказки.
— Малыш, я живу только пока ты жив. Не рискуй собой, дитя, не надо.
Не играй с огнем, положи нож…
Не бросай родных, позаботься о близких.
Не докажешь правду клинком.
Не рискуй.
Не играй с Огнем.
Не смотри на мечи…
— Еще малышом напросился помогать деревенскому кузнецу. Тому все равно было, чей мальчишка, лишь бы работал… А сын Берсерка очень старался.
— Завтра тебе исполнится семь лет, дитя. Ты меня больше не увидишь.
— Не увижу? — И слезы. Но уже не плачет, скрывает. Растет ребенок, растет.
— Нет. Но я всегда буду рядом, помни. Всегда с тобой. А если тебе будет грозить опасность — ты услышишь мой крик. И потомкам передай — когда кричит баньши, быть беде.
— Потомкам? — Смущенно, недоверчиво.
— Да. — Твердо. — Помни, малыш, я жива, пока жив твой Род. Обещай мне, поклянись, что будешь жить… хотя бы пока у тебя не подрастут дети. Я кажусь старухой, но, клянусь Хаосом, мне рано еще умирать! Если с тобой стрясется беда… я уйду в Хаос. Пожалей меня ребенок, молю! Я не хочу уходить…
Он не понимает, но клянется.
Клянется продолжить свой Род и мою жизнь.
Я целую его в лоб — он не чувствует.
— Прощай Тиан, сын Берсерка…
— Хороший кузнец из него вырос, умелый. Одна беда — не любил он простых заказов. То есть делал, конечно, и неплохо делал. А все свободные деньги на забавы спускал.
Я покосилась на саблю Берсерка.
— Он мечтал стать воином, но не стал. Не хотел мать одну бросать, да и… а там женился на дочери кузнеца, семью завел. Домом зажил, никто ему уж и не напоминал, что ублюдок. Звали его — Тиан Кузнец. Но все равно не догадывались, чей он сын…
— Он всю жизнь тосковал по этой сабле, хоть и не видел ее никогда, — внезапно признаюсь я. — Ковал клинки — для себя, не для продажи — и смотрел на пламя. Ковал, но не мог погасить, забыть. Хоть и не видел никогда. А однажды в ночь ушел. Взял лучший свой клинок и ушел.
А я в то время пела колыбельные его сыновьям… и не удержала Кузнеца дома…
— Полгода не прошло, как пришла злая весть. Слишком долго он тянул, слишком долго сидел дома. Не вышло из него Воина, сгинул. Скоро сгинул, без славы и чести.
И плакала его жена и рыдали дети и стонала баньши, не удержавшая первого своего человека от гибели…
— А как поплакала, продала все клинки. Хотела в реку выбросить, да отец удержал. Не глупый он человек был, нашел хорошего покупателя. Озолотились все, Тиану Кузнецу равных не было. Слишком сильно он по сабле тосковал, слишком сильно мечтал о битве. Потому и ковал мечи для себя одного, не мог в чужие руки отдать. Озолотились, разбогатели… а от детей Кузнеца Род продолжился…
Тиан молчит, думает. О чем?
— Где они теперь? Что с ними стало дальше?
Я смотрю на своего человека. Долго смотрю, печально. Нет, я не скажу всей правды, не признаюсь. Не надо ему знать, чья кровь течет в его жилах. И так уже хватает и сабли, и выбора… только родовой гордости не хватает.
— Угас Род, — отвечаю я глухо. — Потухло Пламя.
Тиан
Врет. Снова врет.
Род продолжен.
Во мне.
В Тиане Берсерке. Последнем из Рода.
Я не знаю, откуда, но я это знаю.
Но эту ложь я прощу. Она просто не понимает. Менестрелю не понять Воина.
— Спать пойдем? — спрашиваю, глядя на ее усталое, осунувшееся лицо.
— Так рано еще, может госпожа менестрель еще что споет или расскажет? — вмешался прислушивавшийся к нашей беседе хозяин.
Она мотает головой.
— Тяжелый переход был, — извиняюсь вместо нее. — Устала сестра. Мы спать пойдем… Завтра обоз с рассветом отправляется, а мы с ними уходим.
Он расстроился. Спросил заискивающе, может, задержимся? Пришлось зыркнуть на него так, чтобы все вопросы на корню увяли. Нара благодарно улыбнулась, а потом прижала к себе гитару и поплелась наверх. Я — за ней.
